Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой Страница 6

После завершения торжества Софи устраивалась в уголке дивана и командовала дочери: «Ну показывай, что напридумывала!» Кэт разрисовывала платьями для кукол все тетрадки. Мама внимательно разглядывала, качала головой: нет, невозможно, для такого платья и материалов-то не бывает, а вот это – очень может быть, только длину юбки ты не угадала, видишь, две половины как будто разваливаются? Одобренные эскизы превращались в настоящие наряды. Старые платья, блузки и даже папины пиджаки отдавались Кэт «на тряпочные фантазии». А что, усмехалась Софи, в девочке бьется явственная модельерская жилка, может, и толк выйдет, в конце концов половина парижских модных домов руками наших эмигранток созданы. Правда, вряд ли это нужно здесь и сейчас, но если подумать…

Абсолютный расцвет Катюшиных «фантазий» случился после Всемирного фестиваля молодежи и студентов, когда Москву заполнили толпы улыбающихся, хохочущих, шумных, дружелюбных парней и девчонок в странных, нередко как будто сошедших со страниц этнографической энциклопедии костюмах. Двенадцатилетняя Кэт жадно вслушивалась в их веселую болтовню, всматривалась, рисовала, изобретала новые кукольные платья, которые становились все более экзотическими…

А потом вдруг – как отрезало. Кэт вспоминала тысячи ярких – и таких разных! – нарядов, и собственные «придумки» казались ей… не то чтобы скучными, но какими-то необязательными. Ну сочинит она еще сто, двести, тысячу платьев – это же капля в море. Быть каплей в море не хотелось. Кэт пошила еще немножко – по инерции – и бросила. В жизни сразу образовалась какая-то пустота, как будто не хватало чего-то. Ни учебы, ни книжек, ни музыки для заполнения пустоты не хватало.

Но тут запустили спутник. Даже не так – запустили Спутник. Туда, в космос, с ума сойти! Кэт немножко и «сошла». А голова у нее, при всем кажущемся легкомыслии, была светлая. Если полетел спутник, сосредоточенно прихмурясь, рассуждала девочка, значит, и люди полетят? Разницы-то ведь никакой, правда? Только сложнее. А если люди, значит… значит… значит, и я могу?

Софи после фестиваля как-то внезапно бросила надоевшую переводческую «лямку» и устроилась в ателье. Такое, очень закрытое, для «партийных элит». Начав простой швеей, она как-то очень быстро доросла до одного из ведущих модельеров. Не столько из-за того, что недалеким в основном женушкам номенклатурных работников было лестно обшиваться у «княгини», сколько благодаря ее «парижскому» вкусу. Время от времени Софи обсуждала с дочерью очередной эскиз: «Как на твой взгляд, тут вот так или эдак лучше пустить?» Кэт отвечала не задумываясь и утыкалась в очередную книжку. В космос-то ведь не кого попало будут брать, надо хотя бы оценки, что ли, приличные. Правда, математика с физикой Кэт не давались, но она особенно не расстраивалась: ну не обязательно же понимать все эти зубодробительные формулы, чтобы «туда» полететь? И учебники очень быстро сменились фантастикой. Сперва – Беляев с Ефремовым, потом отец начал приносить «американцев», радуясь, что дочь улучшает английский.

Полет Гагарина стал для Кэт очередным разочарованием. Ну, то есть она радовалась, конечно, как и все вокруг, но лететь «туда» самой как-то внезапно расхотелось: зачем, если уже летают? Лучше уж, в самом деле, кино посмотреть, погулять или хоть книжку почитать – да мало ли в жизни веселья. Над кем-то из поклонников подшутить, в конце-то концов. Поклонников вокруг жизнерадостной, остроумной и очень, очень симпатичной Кэт крутилось изрядно. Что в школе, что в МГИМО, куда она поступила как-то очень легко – сработали и родительские связи, и практически «родные» английский с французским, да еще после Московского фестиваля испанский немножко поучила, романтики ради.

Среди однокурсников выделялся неулыбчивый худощавый красавец – сын легендарного советского военачальника. «Чьих-то» детей в самом престижном вузе страны, разумеется, хватало, но девчонки косились на «сына», обмирая от восторга, словно бы рядом сидел не обычный, в сущности, парень, а сам его знаменитый отец.

На втором курсе Кэт, увлекшись романтическим ореолом, выскочила за «сына» замуж. Но мрачноватый красавец при ближайшем рассмотрении оказался живым воплощением поговорки «на детях гениев природа отдыхает». На маршальском отпрыске она «отдохнула» от всей души, с юморком, переходящим в сарказм. Внешне отсыпала парню щедро: взглянешь – герой, практически Александр Македонский. А на деле – вялый, безвольный, скучный. Никакой. И не улыбался он не от погруженности в глубокие благородные мысли, его просто ничто не задевало – ни радость, ни печаль. Ничего. Пустышка. Только «обертка» красивая.

Протерпев «красивую обертку» года два, Кэт быстренько развелась, благо детей они с «отпрыском» не народили, быстренько доучилась, немножко поработала в МИДе – на какой-то мелкой должности вроде третьего помощника пятого секретаря – и быстренько вышла замуж за красавца-дипломата лет на двадцать себя старше. Не по какой-нибудь страстной любви, скорее по дружбе. С Кириллом Леонидовичем – Кэт называла его Кир, как знаменитого древнего царя, и говорила, что в ее жизни настал «кировский» период – было ужасно интересно. Не потому, что ухаживал красиво – хотя ничего более изящного и увлекательного и представить было нельзя – но вот интересно, и все тут. Дипломат он был не особо высокого ранга, но оно и к лучшему. Ну да, на сторонний взгляд, приятно жить при парижском или лондонском посольстве. А если в какой-нибудь Уганде? Год, два, десять лет. С ума сойдешь. Впрочем, за десять-то лет даже и Париж, и Лондон надоедят хуже Малаховки. Катин же муж занимал какую-то невысокую, но сложную должность и вечно ездил со всякими делегациями – то в Индонезию, то на Кубу, то в Италию, то в Японию. Ну и Кэт, которую моментально оформляли одним из официальных переводчиков, – с ним.

В начале семидесятых не стало ее родителей – обоих сразу. Алексей, у которого в последнее время начала часто побаливать голова, согласился лечь на обследование. Ничего, кроме слегка повышенного давления, так и не нашли, но за два дня до выписки он внезапно умер. И Софи, дежурившая по ночам в его палате, вместе с ним. К шести утра, когда санитарки принялись за утреннюю уборку, а медсестры загремели лотками и шкафами, готовясь к процедурам, тела уже остывали.

Мертвая Софи сидела у постели мужа, нежно держа его неподвижную руку: оба слегка улыбались, и – невероятно! – лица их были безмятежно счастливыми. Патологоанатом только руками разводил: да что вы, ни тромбов, ни, боже упаси, ядов каких – у обоих «просто остановилось сердце». Они жили долго и счастливо и умерли в один день – и так, знаете ли, бывает. Хотя и удивительно, да.

Еще удивительнее было то, что Кэт почти не горевала. Ну похороны, ну люди какие-то соболезнуют, ну кладбище – но к маме с папой это же не имеет никакого отношения! Они просто не здесь, а где-то, откуда письма не доходят – так мы и так в последние годы не переписывались. Ну, может, за руку я теперь их взять не смогу – но поговорить-то никто не мешает, надо только свет в комнате пригасить, и чтоб не заходил никто. Это же очень просто, даже странно, что никто не понимает.

Муж, однако, лелеял «осиротевшую» Кэт с удвоенной энергией. Как будто она была не взрослой женщиной, а удочеренной сироткой, в самом-то деле. А лет через пять и сам он скоропостижно скончался от инфаркта. Скоропостижно – не то слово. Вот только чайную чашку поставил, газетную страницу перевернул, принахмурился, глаза чуть расширились, словно в удивлении, – и обмяк в кресле.