НебeSное, zлодея - Макс Фрай Страница 6

P.S.

Мне тут подсказывают: а ближе к пятидесяти (ладно, с учетом Божественных способностей, к сорока) перестал бы чувствовать Себя виноватым; на этом месте со скрипом отворяются заржавевшие райские врата.

Возвращаться в город после недельного отсутствия, по моим наблюдениям, приятней, чем после, к примеру, трехдневного. Ну, это как с кошками – попробуй уйти на полдня, вернувшись, обогатишь свой лексикон матерным кошачьим. А после долгой разлуки только смотрят умильно, трутся и бодаются. И тщательно фиксируют потом твое спящее тело, просыпаешься, одна кошка лежит на руке, вторая придавила обе ноги и мурлычут ласковым дуэтом – небось не сбежишь теперь!

С городом та же фигня, за неделю он, во-первых, перестает сердиться на твой побег от него, такого прекрасного. Во-вторых, успевает соскучиться. А в-третьих, начать беспокоиться: а вдруг ты не вернешься никогда? А может быть, тебя вообще нет и никогда не было? И как же теперь, и что? АААААААААА!

И тут ты так – оп-па! – спускаешься с неба, в смысле, выходишь из самолета, влача за собой чемодан: эй, я тут! И город выдыхает: нуславатебегоспади, нашлась пропажа. А счастливая пропажа стоит на пороге зала прилета, таращась на звездное небо над своей головой, вдыхает аромат мокрого грибного леса и морского ветра, который живет тут у нас нелегалом, без прописки, в смысле, без намека на море, а все равно не покидает нас.

А потом в честь твоего возвращения отменяют земное притяжение; ладно, не отменяют, просто прикручивают до какого-нибудь лунного, можно ходить по улицам, не касаясь земли, все привыкли уже, что это просто такое выражение «ходить, не касаясь земли», но когда неосторожно наступив в лужу чего-то липкого, похожего одновременно на половую краску и растопленный шоколад, задираешь ногу, чтобы оценить ущерб, нанесенный кедам, подошвы пострадавших ослепительно, девственно белы, вот вам и «просто такое выражение», впрочем, ладно, кто же в такое поверит, я тоже не очень-то верю, хотя кеды – вот они, в прихожей стоят.

А потом едешь в машине, останавливаешься у перекрестка без «зебры», чтобы пропустить двух прохожих, и один приветственно машет тебе рукой, а второй вполне внятно произносит: «Йох! Унлах!» Это вообще-то на кунхе. А кунхе – вымышленный язык. (Теоретически, эту фразу могут знать читатели «Гнезд химер», но йолки же ж все равно).

А еще потом бежишь, сокращая путь, через скверик на улице Пилимо, в прошлом засиженный алкашами, а потому не особо любимый до сих пор, и вдруг обнаруживаешь, что под ногами у тебя сверкают серебристые звезды, целые сотни маленьких серебристых звезд вперемешку с палой листвой.

В моем детстве такие серебристые звезды иногда появлялись в магазинах перед Новым годом в пакетиках по десять штук, вместе с елочными игрушками и прочей мишурой. На кончиках лучей у них были дырочки, теоретически, можно продеть нитку и повесить на елку; родители их никогда не покупали, считали слишком мелкими, на мои просьбы купить хотя бы один пакетик звезд, отвечали: объясни, зачем они тебе? Объяснений у меня не было, вернее, было одно практически невербальное: это же звездыЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!

Не прокатило.

Теперь я знаю, зачем мне были нужны те звезды: чтобы высыпать их на землю под ноги всем, кто случайно пройдет мимо. Это вообще-то моя работа: звезды кому попало под ноги кидать, пусть сами разбираются, как с этим жить. Но сегодня «кто попало» – это у нас я. Счастливейшее из ктопопал.

– Вот елки, – говорю я вслух. А что тут еще скажешь. И иду дальше, громко думая: «Как же я тебя люблю». И город мой стоит, конечно, довольный собой, как слон после клизмы. И я тоже, как тот самый слон. Как сто вконец обалдевших от собственного офонарения слонов. Или даже как двести.

Это что получается, ты меня так сильно любишь? – почти сердито думаю я потом, сидя на балконе и разглядывая серебристую звезду, прихваченную с собой как бы в качестве вещественного доказательства, а на самом деле из сентиментальных соображений. – Я тебя вообще-то тоже, но это нормально, люди часто любят города. А наоборот – это все-таки перебор. Это ты, дорогой друг, погорячился. Люди, между прочим, относительно недолго живут. Гораздо меньше, чем города. А иногда еще переезжают. В силу, например, обстоятельств. И чего тогда?

Да какая разница, чего будет когда-нибудь тогда, – почти сердито думает город. – Здесь, сейчас ты сидишь на своем балконе. Кофе пьешь, звезду в руках вертишь. Вот и сиди.

Все, к чему я прикасаюсь, превращается в золото… и это золото тут же с хрюканьем разбегается.

Чтобы получить возможность осмысленно работать с материалом, данным нам в ощущениях и именуемом бытием, следует понимать вот что: т. н. личность – это просто набор первоочередных реакций тела и сознания на поступающие извне сигналы. Все. Мы (т. е. наши – бессмертные, между прочим – сознания) у этого набора томимся в плену. И зачастую (вообще-то, по умолчанию) не отличаем себя от себя, т. е. осознание от реакции. И, в итоге, не можем даже познакомиться с собой, не то что пощупать. Такие дела.

Почему собственно так важно выстраивать дистанцию между собой и собой (т. е. приучать себя к паузе между поступлением внешнего сигнала и первой реакцией на него – причем не ответным поступком, а внутренней реакцией, какова бы она ни была). Во-первых, паузу держит не личность, а сознание. Разрывая таким образом оковы личности на краткий миг. Во-вторых, именно тот, кто держит паузу, принимает решение, что делать дальше. Он может выбрать реакцию, отличную от привычной. И сделать, таким образом, весомый вклад в смену личности. Менять которую, собственно, надо не потому, что бывают «плохие» и «хорошие» личности, и нам надо добыть себе получше. Оно, конечно, так, всегда приятно иметь ситуативно удобную в каждом конкретном случае личность, но это не первоочередная задача. Первоочередная задача – взять власть в свои руки (в руки сознания). Кто в доме хозяин, того и тапки, а вместо тапок у нас – весь мир.

Для такого поведения, конечно, надо дохрена сил и внимания; лично у меня уходит чуть ли не вообще все. Но этот вклад имеет смысл делать. В отличие от любых других вкладов он – бессрочный, в небесный банк. Потому что пока мы держим паузу и меняем фигуры на внутреннем поле, мы бессмертны. А остальное время, извините, нет.

Гости, правильные гости, которые не просто глядят, но и видят – вот что требуется этому городу.

И нам, конечно.

Расплатились сполна за капучино и горячий шоколад, выгребли всю мелочь из карманов, отдали чернокожему литовскому официанту, лишь бы не ждать сдачи еще целых три минуты, не терять драгоценное время и – на старт, внимание, марш, чтобы урвать последние лоскутки сумеречного дневного света.