Каменные клены - Лена Элтанг Страница 60

Он стоял посреди двора, окруженный школьниками, брюки лежали в пыли, он из них не вышел, просто спустил до щиколоток. Мальчишки смеялись и подначивали его, а он улыбался мутной улыбкой, смотрел куда-то вверх и трогал себя за все места, понимаешь?

Я встала за спиной у толстой Мери Мейсуорт — так, чтобы он меня не видел. Мне было страшно и смешно, но жалости я не чувствовала — как если бы это был чужой, больной, совсем незнакомый парень. Потом я поняла, разумеется, что они все все знали про него, просто мне никто не говорил, так им было интереснее.

На следующий день я села на заднюю парту, мне даже глаза на Берти было трудно поднять, а он вел себя как ни в чем не бывало. Подошел ко мне после занятий и спросил, пойду ли я с ним в Уотерс-синема, на новый фильм — тогда там шел Изгоняющий дьявола. За нами наблюдали во все глаза, и я громко сказала: Нет, потому что ты урод.

Я открыла портфель, достала стеклянную ручку и кинула ему под ноги. Кто-то из мальчишек подошел и наступил на нее тяжелым ботинком на рифленой подошве.

Через неделю за Берти приехали родители и забрали его — прямо с урока математики. К весне о нем забыли, а я стала ходить в кино с Сибилом из шестого класса, дальше все не слишком интересно.

К чему я это рассказываю? К тому, что здесь, в Хочине, я два раза видела бедного Берти во сне. И оба раза проснулась со вкусом лакрицы на губах.

Как бы там ни было, спасибо за те триста фунтов, что я получила на Рождество.

Надеюсь, это вас не слишком разорило. Я купила много новой одежды для Гаури и мягкие игрушки для Пханиндры: до этого он играл тем, что тетушка достала из сундука, скучными расписными деревянными петушками.

1999

Есть трава Царь Иван собою в локоть, а цветов на ней дватцеть один разных. Добра давать кликушам, утопя пить в квасу или в уксусе.

День в «Кленах» начинался теперь с того, что Младшая выходила на кухню за своим сладким, сильно забеленным кофе, брала чашку и тут же исчезала, она старалась не попадаться сестре на глаза раньше одиннадцати. К полудню Саша успокаивалась, как будто переворачивая свои песочные часы, к вечеру она заметно веселела, особенно если на море поднимался ветер, и можно было сбегать на Эби Рок, а потом прогуляться с постояльцами по вечернему пляжу, надев на них брезентовые куртки и вручив каждому по карманному фонарику.

— Видите, вон там, — говорила она с гордостью, вытягивая руку в направлении Ирландии, — как будто ветер гонит мелкие бумажки? Это паруса. Ветер сегодня шквалистый, на волнах белые барашки и птицы возвращаются к берегу, значит, завтра утром шторм придет в Вишгард!

Постояльцы щурились в темноту, зябко пожимали плечами и поглядывали в сторону пансиона, предвкушая вечер в натопленной гостиной, где можно налить себе шерри и послушать радиопрогноз для кораблей, спешащих по опасным путям, в Белфаст и Варренпойнт, послушать, как скрипят косяки и потрескивают балки перекрытий, как столетние «Клены» разговаривают со штормом — хрипло, утомленно, без страха, но с привычной осторожностью.

Саша возвращалась домой, доставала непременный Милквуд, где миссис Оуэн все так же трясла юбками, а Ричард Бартон блестел хмельными глазами, включала для гостей новенький видеомагнитофон и поднималась к себе. Теперь в ее распоряжении была спальня родителей, которую она про себя называла маминой, хотя — кроме трюмо с отслоившейся амальгамой и руанского комода — там не было ни одной маминой вещи.

Десять лет назад отец вынес все в сарай, сложил в сундук и поставил его в дальнем углу.

1987

Есть трава мачоха, а ростет она инде и по огородам, и по Волге, и по островам, как капуста, а лист у нея широк, с лица зелен, а с ысподи бел, и кто ея натолчет и прикладывает к болячкам и к ранам, заживляет, или сухою присыплет — заживет скоро.

…масла, порошки и эссенции для очистки крови от черной желчи: лепестки роз, фиалки, мелисса и шафран, было написано в книге, по которой Саша учила русский язык, вопреки маминому совету начать со сказок Афанасьева. Всего в кабинетном шкафу было девять русских книг, но эта была самая толстая, ее написал человек с длинным именем, из которого Саша запомнила только Бомбаст, она даже назвала так любимого медведя, набитого гречневой крупой.

Русский язык был хуже английского, потому что понятны были не все слова, а переспрашивать мама не разрешала, зато в русских книгах были гравюры, переложенные папиросной бумагой, и несколько раз попадались закладки с портретами усатых мужчин с высокими эполетами и витыми шнурами.

Во второй главе книги Бомбаста говорилось про черную желчь — Саша с трудом нашла это слово в словаре, — которая отличает мыслящих людей от обыкновенных, и про то, что ее пары порождают меланхолию, то есть веру в наступление неблагоприятных событий.

Мама была еще жива, и Саша не верила в неблагоприятные события. Зато ее восхищала уютная разборчивость средневекового автора — перечисляя растения, он как будто разбрасывал их, принесенные из леса в крепко стянутом суровой ниткой пучке, по каменному столу на кухне, где еле теплился деревенский очаг. Он склонялся над ними, разбирал их быстрыми белыми пальцами на лепестки и стебли, отнимая корень или сердцевину цветка остро заточенным лезвием, издававшим решительный стук, от которого за дверью вздрагивала худосочная нелюбимая жена автора.

Ей-то он не хотел помочь, от ее болезни не было лекарства, мята погружала ее в сон, шиповник держал в недоумении, календула притупляла обиду, полынь отнимала надежду.

1994

Есть трава, имя ей левуппа, собою мала, в день ея не найдешь, искать ея в ночи. Когда как встанешь поутру рано, умывайса с них — и тот человек кажетса пред всеми людьми, и честь велика ему от всех человек будет.

Ровное безмятежное тепло Хедды, ее свободные хлопковые платья и шлепанцы без каблуков, ее пахнущие табаком волосы и толстые белые ногти — все это казалось Саше на удивление некрасивым.

Саша и сама себе казалась некрасивой, но в ней хотя бы местами проступала мамина легкость, все остальное пропало, растворилось в отцовской крови, не смогло пересилить тяжелый подбородок Сонли и землистый цвет лица Сонли.

Младшая была похожа на мать, но не лицом, а — как котенок похож на кошку, она даже моллюсков и лавербред, красные водоросли, от вида которых у Саши сводило скулы, любила так же и воду пила прямо из пластиковой бутылки, ленясь потянуться за стаканом, и на велосипед запрыгивала так же неуклюже, высоко задирая правую ногу.

В детстве она была толстушкой, и Саша дразнила ее, повторяя, что Эдна напоминает ей тюленя, которого они вместе видели со скалы в Пембрукшир-парке, ленивого и сонного. Он лежал там с начала лета и ждал, что кто-нибудь придет его перевернуть — так сказала Саша, а Младшая поверила. Она всегда ей верила, вот удивительно.

Саша помнила этот день, отец и Хедда отправили их гулять по заросшей маргаритками тропе вдоль берега, а сами остались в Тенби, чтобы пройтись по лавочкам и позавтракать.