Человек из чужого времени - Борис Сидненко Страница 61

Тринадцатое июня. В этот день он пытался с раннего утра найти ответ на вопрос: «Как снова стать гражданином своей страны»? При наличии такого богатства, как абсолютная свобода и порядок, необходимо иметь государство, где это богатство можно потратить без остатка. Все предыдущие попытки ни к чему хорошему не приводили. Отрицательный опыт – тоже опыт. Его, непременно, надо учесть. Итак, тринадцатое июня. Время после ухода куратора тянулось бесконечно долго. Никто к нему не приходил, и никто его не забирал из Академии. Может быть, это были всего две-три минуты, а может быть, и целых два-три часа, он не знал. Время остановилось. Тогда-то Михаил и подверг события последних дней тщательному анализу, осмыслению сложившейся ситуации и прогнозу на будущее. Ничего хорошего прогноз не сулил. Пока пациент в больнице – он узник. Михаил прекрасно понимал, что его не отпустят из-под тщательного надзора до тех пор, пока нужные бумаги ни попадут в руки куратора. Но так жить нельзя! Он не преступник и не псих. Он даже не понимал, о каких бумагах идет речь. Михаил отчетливо осознавал тот факт, что все это тоже знают. Но обществу до этих знаний нет никакого дела. Сейчас – все сами за себя, и он всем безразличен, а значит, он безразличен обществу. Он – соринка в глазу общества, а значит, пропащий и обреченный на забвение человек. И в то же время именно у него в руках была бомба, опасная не для народа, а исключительно для власти, для тех, кто занимался глобальным переустройством мира на Земле. «Ну вот я и стал студентом-бомбистом, тем продажным выродком-недоучкой, кого я всегда презирал в свое комфортное время девятнадцатого века». Надо было вырываться на свободу во что бы то ни стало. А для этого надо было что-то делать. Надо было действовать, сопротивляться, что-то предпринимать. Именно тогда у него родилась идея связать все концы в единую нить. Этот день настал, этим днем был день выписки. Дольше откладывать было нельзя! Да, именно в этот момент личного откровения у Михаила созрел логичный и осмысленный план. Он был полон оптимизма и жажды деятельности. Но оптимизм, как порох в смертельном бою, заканчивается в самое неподходящее время. В дверях палаты появились злые гении неволи. Два здоровенных медбрата вывели его во двор, посадили в микроавтобус и куда-то повезли. Казалось, и время, и шансы были упущены. Но, странное дело, чувства отчаяния почему-то не было. Мозг работал как никогда ясно, быстро и эффективно. Он мгновенно взвешивал все «за» и «против» без оглядки и без промедления. Принимал решения по обстоятельствам. А это значит верно, хотя и без плана. Но действовать без плана – это глупо. Рациональное сознание девятнадцатого века все время путалось под ногами и пыталось отвратить его от противоправных и опрометчивых поступков. К сожалению, уже было поздно, подавляющий инстинкт самосохранения одержал победу. В итоге законопослушное сознание прошлого времени уступило место сумасбродному и авантюристическому сознанию новой истории. И это сработало. Оно просто не могло не сработать. Михаил оказался на свободе, добыл настоящий паспорт и спрятался в своей норке.

Четырнадцатое июня. Он еще не знал, что конкретно надо делать, но точно знал одно: тех глупостей, которые уже совершил тринадцатого числа, больше повторять не следует. Впрочем, что там лукавить, он гордился собой за первую победу! А поразмыслив еще немного, он признался себе в том, что именно вчерашние глупости позволяют сегодня строить осмысленные планы. «И все же вчерашние глупости, лучше не повторять, лучше не нарушать закон, лучше взять закон на вооружение. Я же юрист, и из этого надо извлечь выгоду и получить преимущество», – решил Михаил. Теперь он мог себе позволить так рассуждать, ведь к этому времени произошли не только теоретические события в его мозгу, но и вполне конкретные события в реальной жизни.

Четырнадцатое июня началось с того, что снова было раннее утро и снова он находился среди могил Смоленского кладбища. Все было по-прежнему, тот же склеп, и так же холодно, как и утром девятнадцатого апреля. Михаил вновь и вновь прокручивал в голове свой сумасшедший план. Он вертелся в голове, как навязчивый мотив полюбившейся мелодии. Это грозило ему тем, что идеальный план, как и полюбившийся мотив, мог в итоге надоесть, опротиветь, осточертеть. Зато здесь он действовал строго по закону!

Михаил знал, что Василия с его друзьями сегодня на кладбище не будет. Да и зачем? Те же бутылки они могут собрать гораздо ближе к своему дому. Поставленная задача была выполнена еще в апреле. Кладбищенская тема перестала быть актуальной. За два прошедших месяца Михаила не было даже поблизости с Васильевским островом, не то что на Смоленском кладбище. Если там кто-то и дежурил, то этот бедолага, без всякого сомнения, давно уже утратил свою бдительность. И все же сегодняшний визит Михаила на кладбище не останется незамеченным. Он был уверен, что именно сегодня, когда народ «счастлив» от того, что в воскресенье Ельцин избран президентом России, а Собчак – мэром Ленинграда, с ним ничего не произойдет. И пустых бутылок от выпитой простым народом «бормотушки» будет хоть отбавляй. Ведь народ крепко выпивает только в двух случаях: либо по случаю великой радости, чего явно не наблюдалось, либо с горя и «полной безнадеги», как говорил толстяк-старпом с океанского лайнера «Михаил Лермонтов».

От улыбки было не удержаться. Не по поводу выборов. Фальшивые результаты и смешные вещи – не одно и то же. Он улыбался по поводу кладбища. Кладбище то же, а вот склеп обновили. Михаил разглядывал его издалека. Он не хотел попадать в поле зрения камер видеонаблюдения или под надзор вон того старика-бедолаги, который сидел к нему спиной и что-то читал. «В такое-то время? Что ж, сейчас на кладбище как минимум два психа». Старый заброшенный склеп сегодня выглядел так, словно его по частям разобрали, вокруг все вскопали и снова все вернули на прежнее место. «Ну что ж, – подумал Михаил, – вполне в духе времени, реконструкция могилы и революция в обществе очень похожи по результату и по смыслу. Ладно, будем считать, что я предсказуем. Если в прошлый раз мое появление было противоестественным, случайным событием, то сегодня оно будет осмысленным и заранее спланированным. Если к подцепить плиту вот на этой могиле, а не там, где меня ждали, то под ней откроется маленький тайничок». Он-то и нужен был Михаилу.

Уже находясь в безопасности, вдалеке от кладбища, он с грустью посмотрел на сверток со старушечьими обносками, которые помогли ему свободно гулять среди могил и собирать бутылки в небольшую авоську. Проблема была с усами. Пришлось сгорбиться и замотать лицо коричневым старушечьим платком таким образом, чтобы были видны только глаза и нос. И наконец, чтобы все выглядело правдоподобно, он даже дошел до Пятой линии, где круглосуточно работал пункт приема стеклотары, и сдал посуду. Спасибо Василию, его ценный опыт прикидываться бомжом теперь пригодился по полной программе.

Но этот маскарад нужен был только для камер видеонаблюдения. Странным образом, но все те люди, которые дежурили в это утро на кладбище, не могли припомнить ни усатого и длинноволосого мужчину, ни старуху-бомжиху, ни кого-либо еще.

Потягивая крепкий и противный кофе с хорошей порцией цикория, он с умильной улыбкой вспоминал вчерашний день. Тринадцатое июня стало для него исключительной датой – первым днем рождения его сумасшедших стратегических планов, которые не были подвластны отдельным тактическим ошибкам и экспромтам. Эти планы он почему-то называл глупостями. «А что еще ожидать от психа и от тринадцатого числа? Для меня этот день, без вариантов, был днем глупостей. Ведь я по определению – псих. Да и тринадцатое по определению день ненормальный – день целой горы глупостей, как и та глупость, когда я оказался там, где меня не должно было быть, – в другом столетии». Он остро понимал простую вещь: законопослушный и добропорядочный Михаил Петров остался в приличном обществе девятнадцатого века, а здесь оказалась его темная сторона, готовая к любым крайностям, которую статский советник Михаил Петров без особого труда всегда держал на привязи. «Сегодня после фальшивых выборов мне дали фальшивую свободу, а значит, спустили с цепи. Я волен делать все, что захочу, и даже то, чего мне совсем не хочется делать. Я тот дворовый пес, которого на ночь отпустили погулять. Пес думает, что ему дали свободу на всю жизнь, но придет утро, и его снова посадят на цепь. Так будет со всеми – и с теми, кто голосовал, и с теми, кто не голосовал двенадцатого июня».