Записки гайдзина - Вадим Смоленский Страница 61

Возобновившиеся дегустации показали: для разведения алкогольной основы двух частей кваса мало, трех много, а нацедить две с половиной сложно. Кирико поддалась на мои уговоры — решено было удвоить и даже учетверить конечный объем, подавая коктейль в пивных кружках, сторонником чего я был с самого начала. Такое решение подчеркивало эпический размах замысла, напоминало о масштабе. И гора высокая, и барка тяжелая, и пить долго.

Здесь можно было бы остановиться — но тяготевшая к визуальным эффектам Кирико пустилась в украшательство и эстетизм. Она то посыпала края сахарной пудрой, изображая седые снега на вершине. То пускала плавать на поверхность дынную корку, модель барки. То цепляла к кружке высохшую виноградную гроздь, одиннадцать изюмин на которой символизировали иссохшие и потемневшие бурлацкие тела. Я терпел эти извращения три дня, а потом предложил привязывать к ручке бечеву — чтобы клиент выволакивал кружку волоком. Кирико устыдилась и свернула свои нелепые эксперименты. Приведение к абсурду, вот как это называют математики.

Месячный дегустационный марафон завершился. Новорожденный коктейль занял свое место в меню, и выглядело это примерно так:

Дайкири ……………………… 700

Буради-мэри ………………… 700

Сукурюдорайба …………… 700

Сэккусу-он-дза-бичи … 800

Бурураки-на-фудзи …… 1000

Те завсегдатаи, что обладали вкусом и считались продвинутыми, единодушно согласились: напиток создан выдающийся. Все они — и медик, и каллиграф, и даже настоятель храма Кукудзи — выпили не по одной кружке «бурлаков» и подтвердили мистическую способность этого коктейля индуцировать в клиенте полное самоотождествление с прототипами. Коктейль соответствовал названию, как никакой другой.

Если вы пьете, к примеру, «Маргариту» — хоть с солью, хоть без соли, — то не ждите, что вас охватят терзания доктора Фауста. И наоборот: если эти терзания вас уже охватили, то «Маргарита» не поможет вам от них избавиться, они продолжат вас терзать. Вы не прогоните их, даже если будете пить «Маргариту» большими глотками под музыку Гуно. Равно как и «Космополитэн» не сделает из вас гражданина мира, и «Секс на пляже» не заставит вытряхивать из плавок песок. Все эти претенциозные названия — не более чем фантики.

Иное дело «Бурлаки на Фудзи».

Один глоток этого коктейля — и на груди у вас кожаная лямка, четыре вершка в ширину и три аршина в длину. Еще глоток — и перед вами гора, уходящая в заоблачные выси. Вы понимаете, что не сделать третьего глотка может только отступник и капитулянт. Поэтому вы делаете третий глоток — лямка врезается в грудь, бечева натягивается тугою струной, и тяжелая плоскодонная барка с жутким скрежетом начинает ползти по камням. Теперь обратного пути нет.

Той частью своего «я», которая еще не отождествилась с бурлаком, вы успеваете пожалеть их, отверженных и угнетенных. Вам становится стыдно своего мягкого дивана и круглого живота. Вы раскаиваетесь, что столько лет бездумно любовались слащавыми гравюрами. Вы делаете четвертый глоток… пятый… шестой… седьмой… восьмой… О, Фудзи, колыбель моя!..

Под лаптями — красноватая застывшая лава. На голове тряпица, пояс утерян, портки в дырах. Миллиметр вверх — капля пота вниз. Собака, не тронь бурлака, бурлак сам собака. Владимир Иванович Даль.

Рядом товарищи. Те самые, с картины. Два коренника, до упора наклонившись, задевают склон натруженными руками. Стиснул зубами трубку худой белорус; старый моряк Илько, зло сощурясь, сплевывает на лаву; иконописец Константин качает головой и крестится. Ларька, молодой парень, все не угомонится с вечными вопросами. Зачем мы здесь? Зачем лезем в гору? Зачем нас дискриминируют? Что значит «гайдзин»?.. Но не слыхать ответов на ларькины вопросы — и снова впрягается он в кожаную лямку, и снова упирается лаптями в лаву, и снова потеет. Надсадно бурлаку, надсадно и лямке. Даль, Владимир Иванович.

Что ждет бурлаков на вершине? Лед и снег, холод и ветер? Черная дыра вулканического жерла? Или, может быть, Чистая Земля, объятия Будды Амиды, просветление и протрезвение?

Одиннадцать глоток затягивают:

— Эх, Амидушка, ухнем!…

Глоток, еще глоток… Все больше тумана. Он окутал весь склон, заползает в лапти, в онучи, в портки, в кисет, в картуз, застит глаза, залепляет уши, забирается в мозги, отключает сознание… Но что же, что же, что же там наверху?!?!

Наму дубина буцу.

Доползем — увидим.

* * *

Передо мной стояла полная кружка. В ней плавали квасные пузырьки.

— С годовщиной! — Кирико подняла свою.

Мы чокнулись. Отпили по глотку. Из колонок лилось что-то бразильское.

— Ты пей, — сказала Кирико, — а я тебе расскажу, как со мной произошла сэкухара.

— Валяй, — кивнул я и отхлебнул еще.

Кирико побарабанила ногтями по стойке, собираясь с мыслями.

— Было собрание, — начала она. — Как это… «Общество друзей острова Бабалогу». Я первый раз пришла.

— Стоп, — сказал я. — Объясни мне сразу, как ты туда попала.

— Меня Кёко привела. Помнишь Кёко-сан?

— Не помню. А ее кто привел? Зачем вообще туда ходить? Там интересно?

— Нет, совсем не интересно. Набаба-сэнсэй рассказывает, какие они бедные, и потом деньги собирает. И больше ничего.

— Ну, и какой смысл туда ходить?

— Не знаю… Надо ведь чем-то заниматься… Общественная нагрузка должна быть… И еще там по-английски уметь надо.

— А если по-английски, то это важно и нужно, да?

— Ты сам все понимаешь… Нет у нас самобытности, вот мы и клюем на всякую чепуху.

Я чуть не поперхнулся.

— Опомнись, Киритян! — я даже стукнул кружкой по стойке. — Что ты такое несешь? На острове Бабалогу есть самобытность, а в Японии нет?

— А где она? Всё из Америки тащим, разве не видишь?

— Кто ж вас заставляет? Вы не тащите…

— Самобытности нет — вот и тащим. Посуди сам. Бейсбол — чья игра? Американская. А демократия?

— А сумо?

— Ну, разве что сумо…

— Дзюдо, икебана, чайная церемония, синтоизм…

— Ты бы еще сказал: «Его величество император».

— А что такого? Император тоже…

— Ой! — скривилась Кирико. — Ой, не могу! Вадитян подался в ультраправые!

— Никуда я не подался…

— Ты подался в сторону от разговора. Я рассказывала про сэкухару, а ты меня перебил. А я еще не сказала главного. Набаба-сэнсэй всех отпустил, кроме меня. И попросил отвезти его в ботанический сад. Он хотел посмотреть, как цветет леспедеца.

— Леспедеца цветет осенью, — сказал я. — Такие вещи надо знать.

— Правда? Значит, он меня обманул. Слушай дальше. Набаба-сэнсэй не водит автомобиль. Знаешь, почему?