Бегал заяц по болоту… - Валерий Петков Страница 63

Нет, сейчас он не то чтобы гордился собой, но было внутреннее ощущение, что он не роптал, принимал как должное, шёл каждый день по кусачей щебёнке, неровной дороге жизни, боролся за выживание. Случалось, и спешил. Это было важно – успеть пораньше, сделать хорошо, какие-то планы строил, надеялся, мечтал. О закрытии не думал вовсе.

Сменялись времена года, а он шёл и шёл, презирая погоду, смиряясь с её неизбежной бесприютностью осенью, задыхаясь от снежных зарядов, проваливаясь в глубоком снегу, по утренней прохладе и унылому жару летнего дня, долгий путь, пять-шесть часов в оба конца. Почти целый рабочий день. Уже только от дороги можно было измучиться, но он шёл и не роптал.

В один из приездов он повёл жену этой дорогой, и она ужаснулась, оступилась на зыбкой щебёнке насыпи, взмахнула руками, приседая на рельсы от боли. Потом долго ещё прихрамывала и удивлялась его выдержке.

Он же просто это отметил, без особого акцента на то, что вот он какой герой. Но был доволен, что и она это оценила и особо зауважала его труд, условия работы, жизни.

Стал стройным и выносливым. Ему даже нравилась эта усталость, реальные изделия в конце долгих часов переговоров, монтажа. И зарплата была не итогом долгого высиживания в кресле, а результатом реального труда. Особенно после того, как сам съездишь на монтаж и увидишь во что вложены силы и деньги. Обычно монтаж старались приурочить под выходные.

Потом он, усталый, добирался в спальный район, неторопливо лез под душ, ужинал, выпивал две-три рюмки водки. Заслуженный отдых. Крепкий сон на всю ночь. Хотя и ничего героического. Просто работа с людьми, с металлом.

И вот теперь всё это заканчивается.

– Я мысленно возвращаюсь назад, тем самым отодвигая минуту расставания с цехом, с работой, с коллегами, с этим местом, к которому неожиданно для себя прикипел. Без громких слов – «полюбил, зауважал». – Так думал Сергей. – Совсем недавно вошло в мою жизнь начало, а я уже и не припоминаю некоторых деталей. Каким оно было в полном объёме, во что был одет, о чём так заинтересованно думал, что делал. И точно так же мгновенно всплывает в сознании – скоро финал, и сейчас мне всё ясно, я это вижу и помню и, кажется, буду помнить всегда. Будто уцепиться кончиками пальцев за острый выступ другого «начала» и подтянуться, чтобы двигаться дальше, вперёд, вверх, и через короткое время вновь досадовать на себя, потому что в памяти осталась шелуха, пустая и никчёмная, чушь несусветная.

Он добрёл до киосков около станции. Собаки спали внутри раскрытых ящиков из-под бананов. Три дворняги разной масти уткнули носы в хвосты. Рядом старуха приспособила деревянный ящик на попа, газеткой старой устелила, торговала бойко сигаретами. Маршрутка приготовилась скатиться с бугорка к остановке. Пенсионеры, горбатые от рюкзаков, старых, армейских, побуревших, тележечки на неустойчивых колесиках. Вихлястая детская коляска, доверху заполненная отбросами из мусорников, для какой-то дальнейшей переборки, сортировки лучшего дерьма из худшего. Спешат к электричкам пенсионеры – на шесть соток, успеть вывезти остатки урожая. Озабоченные. У них, наверное, есть дети, и у детей – машины. Но не сидеть же, не ждать, когда те осчастливят, вспомнят и отвезут за город, покопаться в земле. Может быть, даже поймут, как это важно – вовремя убрать на участке тыквы, плети огуречные, в них жёлтый переросток, начинённый жёсткими семенами, сжечь хлам травяной, подготовиться к зиме. Бомжи он и она. Люди сторонятся вони, хмурятся. Её чёрные губы-пельмени. Оба в синяках, вообще синие сплошь. Один большой человек-синяк. Курят, мусолят отвратительные окурки, друг друга ими угощают, улыбаются. До других им дела нет.

– С возрастом становишься зорким к деталям и легкоранимым, потому что видишь дальше и глубже. Особенно фальшь. А ещё – понимаешь, что сам от этого не застрахован.

Воняло шаурмой, стояла очередь из нескольких человек, ждали, томились, когда же свернутое в трубку ёдово пропечётся, склеится, съесть его незадорого, пованивая хрустким репчатым лучком, душным смрадом проперченной до непонятности вкуса мясца неизвестного происхождения.

Сергей отвернулся, стал разглядывать ряды бутылок, жестянок с напитками, коробки конфет. Плотно втиснуты, как фаны на стадионе во время интересного матча – почти вертикальные полочки, ничего лишнего. Всё – до микрона, с пользой. Внутри только боком, крохотный квадратик, чтобы присесть, бочком пройти. Была в них неаппетитная одинаковость, и что-то покупать он не решился.

Однако уходить не хотелось. Людей было мало – разгар рабочего дня.

– Мммы-а-м, – канючил мальчонка в подвёрнутых джинсах, курточке синей и съехавшей некрасиво и казённо на уши вязаной серой шапочке.

Мама шуршала руками по синтетическому стёганому пальто, долго возилась в кошельке, пересчитывала мелочь, убедилась, что её не хватит, полезла за бумажными деньгами, а малец всё мычал, громче, что-то требовал.

– Счас, счас, потерпи немного, – говорила она тихо, страдальчески, скорее для окружающих, прижимая к себе нескладное тельце росточком ей до подмышек.

Глаза женщины – настороженные, затравленные, усталые, в паутине морщинок.

Сергей смотрел и видел в глазах ребёнка что-то странное, настораживающее, не было в них нетерпеливого детского ожидания, наивного и простого, как ждут прихода Деда Мороза. Мешала какая-то важная деталь, живинка. Точнее – её отсутствие.

Они отошли от киоска, ребёнок цепко взял за локоть женщину, задёргался, выкидывая вперёд ноги, складывая их циркульным, резким движением, давая правой рукой отмашку для равновесия. Казалось, вот сейчас он переломится в талии, рухнет тряпичной куклой, но он двигался мучительной, припадочной поступью.

У женщины и ребёнка было одинаковое выражение глаз.

Сергей посмотрел им вслед.

Возникло сильное желание им помочь. Купить что-нибудь мальчишке. До дрожи в руках.

– Вот горе-то! Настоящее, всамделишное, не надуманное. И что можно поставить, рядом с этим? Наши мелкие страсти-мордасти? Ведь она наверняка – одна, без мужа… И как им выразить себя? Надо ли? Есть какой-то набор звуков, фраз, облегчающих совместное сосуществование…

– Вы что-то хотели? – тихо спросила из окошечка молодая женщина восточной внешности. Присела на что-то, локотки остренькие, девчоночьи навстречу, улыбнулась приветливо в окошко. Два пропечённых чебурека смуглых грудок кривеньким краем в вырезе кофты мелькнули. Нежно-медная скуластость, сплошным чёрным глаза, лицо приятное. Изящество стройной статуэтки.

– Пока нет. Первый этап – надо поглазеть. Потом уж решать, что купить. Или не купить.

Он облокотился на полочку. Женщина ему понравилась, захотелось поговорить. За ним не было очереди.

– Вы издалека?

– С Кыргызстана.

– Меня Сергеем зовут.

– А меня – Мирьям.

– Какое имя необычное.

– Я привыкла.

– Так звали любимую жену Ирода Великого. А вы – из Кыргызстана.