Тонущие - Ричард Мейсон Страница 66

Я хорошо помню наш последний совместный ужин здесь, в замке: Камилла громко судачила о своих клиентах, поскольку успех сделал ее еще более нескромной, и пыталась заставить Сару взять билеты на одно из ее благотворительных мероприятий.

— Теперь, когда мамы больше нет, полагаю, кто-то должен подхватить ее знамя, — сказала она, пытаясь всунуть конверт Саре в руку. — Это так утомительно — в одиночку выдерживать торжественный прием после концерта. Вы должны мне помочь.

Но Камилла не на ту напала: противостоя ее напору, моя жена приняла величавую позу мраморной статуи, и даже энергичной, полной жизненных сил и энтузиазма Камилле было тяжело выносить ее холодный взгляд. Получая мои приглашения, Камилла все чаще начала обнаруживать, что дела постоянно удерживают ее в Лондоне, хотя сама она по-прежнему продолжала приглашать нас с Сарой — а потом и с Аделью — на все свои мероприятия с настойчивостью, которая в такого рода делах стала ее визитной карточкой.

— Я знаю, что Сара не любит меня, — сказала она мне как-то на одной из своих вечеринок, будучи немного навеселе. Кажется, это снова был ее день рождения, на который меня отпустили. — И, по правде говоря, я тоже ее не слишком-то люблю. — Она взяла меня за руку и с чувством сжала ее. — Но это вовсе не повод нам с тобой так редко видеться, Джейми, дорогой. Кроме того, мы должны подумать о моей красавице-крестнице. Кто ее еще научит выживать в Лондоне, если не я?

— Действительно, кто? — поддержал я ее шутливый тон, но уже понимал — и Камилла, думаю, тоже понимала, — что нашей дружбы, какой она была до моей женитьбы, уже не вернуть.

Сара требовала за все свою цену — преданность, безусловную и нерушимую, но я зависел от жены, потому не мог разорвать наш негласный договор.

Сейчас я отлично вижу, в какой полной изоляции провел последние пятьдесят семь лет — лишенный не только своей музыки и друзей, но и самого себя. Именно обретенная истина и помогла мне вернуть себя. Несмотря на то что мне было больно узнать правду, она подарила мне свободу, которую я давно утратил, сам о том не подозревая.

Моя жена обладала потрясающей интуицией и достигла вершин в своем замораживающем мастерстве, потому я перенес известие о смерти Эллы почти невозмутимо.

Это произошло зимой, я находился в саду, наблюдал за рабочими. Серое небо придавило море, скандалили чайки, я стоял на скалистом берегу и, отвернувшись от обжигающего ветра, отдавал распоряжения. Помню каждую деталь той сцены. Вот Сара с вытянутым лицом — возможно, она все же испытала укоры совести, кто знает? — спускается по тропинке от замка: мрачная фигура, черная на фоне неба.

— Я должна поговорить со своим мужем, — бросила она, и рабочие, сняв шапки в знак приветствия, довольно быстро исчезли, оставив нас наедине.

— Да, дорогая?

Сара ровным тоном поведала мне, что Элла мертва: повесилась накануне ночью в больничной палате.

— Сегодня утром мне позвонил больничный надзиратель.

Утром?! Время уже шло к обеду.

— Он прислал ее личные вещи.

Я не произнес ни звука, разве что кивнул.

Сара постояла в нерешительности, однако все же собралась с духом:

— И два письма. Письмо, адресованное мне, я просмотрела.

— Ясно.

— Ты только напрасно огорчишься, прочитав свое, дорогой.

Я отвернулся. Сара подошла ко мне, в ее руке я разглядел конверт с моим именем, выведенным острыми коричневатыми буквами.

— Но смотри, поступай как хочешь… Прочтешь?

Сейчас я понимаю, что это была кульминация. Сара сильно рисковала.

Я колебался.

— Не думаю, что тебе это пойдет на пользу, — продолжала она ласково. — Элла была плоха перед смертью, она почти бредила. Не стоит помнить ее такой. — Сара взглянула мне в глаза, и просьба растаяла у меня на губах. — Я знаю, как нужно поступить с письмом. — И разорвала его — медленно, тщательно — на мелкие кусочки. Мы следили, как они упорхнули вниз, в море.

— Пойдем домой, — сказала она, беря меня под руку.

Я мало что могу добавить к сказанному: Сара вчера расставила все точки над «i» с леденящим душу самолюбованием. После поминальной службы гроб с телом жены на моих глазах и в присутствии рыдающих членов семьи торжественно поместят в фамильный склеп. И все будет кончено. Есть в этом обряде что-то пронзительно-трогательное. Как и в том, что, когда я умру, мы все втроем будем лежать рядом, соединившись наконец: Элла, Сара и я — в освинцованных гробах, в гармонии разложения.

В моем возрасте такие мысли доставляют удовольствие.

Тогда ничто уже не будет напоминать о трагедии, исковеркавшей наши жизни, не останется даже намеков на отношения, связывавшие нас в действительности. Ну разве что несколько забытых статей в старых, рассыпающихся газетах. Так и надо. Адель не должна узнать о том, что сделала ее мать, и она никогда этого не узнает. Пусть лучше она печалится при мысли, что Сара покончила с собой, что она была вовсе не такой уравновешенной, какой казалась. Правда разрушит душу Адель, и тогда наша трагедия — та, что касается лишь меня, Эллы и Сары, — обременит следующие поколения, а там ей не место.

Притворство, лежавшее в основе Сариной жизни, отныне послужит и мне.

Вчера я все проделал очень тщательно. Полиция меня ни за что не заподозрит — говорю это без всякой похвальбы. Улики подведут следователя к заключению о самоубийстве: пистолет вследствие трупного окоченения намертво зажат в руке Сары, на нем отпечатки только ее пальцев. Земное правосудие и его жалкие служители до меня не доберутся. Им не удалось установить правду в те давние времена, а теперь у них и вовсе нет шансов. Я в одиночестве, беспрепятственно отправлюсь дальше по недолгому уже пути, чтобы предстать перед высшим судом — судом смерти.

Однако не буду забегать вперед.

Мне осталось пересказать события последней недели. Перебирая их у себя в голове, я поражаюсь иронии судьбы: я мог бы так и не узнать правду, если б Сара меньше беспокоилась о подготовке празднования моего дня рождения. Ее подвела собственная заботливость.

Уже несколько недель я знал: что-то затевается. А я разборчив в отношении приглашенных — не терплю, когда среди них оказываются арендаторы или кое-кто из раболепно-любезных друзей Сары. Поэтому вполне естественно, что мне пришло в голову ознакомиться со списком гостей, чтобы после хотя бы намеком обозначить свои пожелания. Сара в таких вещах всегда была сговорчивой, это являлось частью ее гениальной тактики — легко уступать в мелочах.

Я решил покопаться в письменном столе жены и выбрал для этого понедельник: ее не было дома, она наблюдала за установкой телефона в билетной кассе. В этом-то письменном столе я и наткнулся совершенно случайно на потайной ящичек, маленький, незаметный среди резного орнамента стола, открывающийся при помощи секретной пружины, где она хранила ключ все эти годы.