Тонущие - Ричард Мейсон Страница 67

Это был необычный ключ: большой, тяжелый, старинной формы, но при этом явно не так давно изготовленный из блестящей стали. Я задумчиво вертел ключ в руках, спрашивая себя, почему он лежит в столе и какую комнату открывает. Мне показалось странным, что жена спрятала ключ в потайном ящике, к тому же я заинтересовался: кто и зачем заказал этот дубликат? На нем стояло клеймо одной из лондонских мастерских, хотя все ключи в замке на протяжении вот уже нескольких веков делает одна и та же фирма, находящаяся в Пензансе.

Заинтригованный, я убрал ключ в карман пиджака, решив расспросить о нем Сару по окончании торжественного вечера, тогда — в минуту радостного, легкого настроения — мне легче будет признаться жене, что рылся в ее письменном столе, разыскивая список гостей. Ключ довольно долго лежал у меня в кармане; пиджак этот один из моих любимых, я часто его надеваю, но содержимое карманов, признаться, мало меня заботит. В них всегда полно всякого хлама.

Правду я узнал по чистой случайности. Вообще по воле Провидения в жизни происходит гораздо больше событий, чем мы привыкли считать, а в моей истории оно сыграло слишком важную роль, чтобы пренебречь его значением. По воле Провидения я познакомился с Эллой, по воле Провидения Эрик приехал в Ле-Варреж в ту кошмарную ночь вернуть мне забытую скрипку, по воле Провидения я выбрал именно этот пиджак, переодеваясь днем, перед тем как начнутся экскурсии по замку и придется отвечать на вопросы гостей. Мы с Сарой очень тщательно относимся к вопросу подбора экскурсоводов. Прежде чем зачислить кандидата в постоянный штат, мы просим его провести пробную экскурсию, и кто-нибудь из нас обязательно на ней присутствует.

В тот день в качестве гида выступала юная мисс Рейд, и я присоединился к ее группе — меня немного беспокоили другие дела по дому, однако я был, как всегда, любезен с туристами. Любезно, но на расстоянии — именно так с ними нужно держаться. Мы шли по замку: сначала спустились вниз, через Галерею фарфора, мимо дверцы на лестнице, ведущей в башенную комнатку Эллы, через Королевскую спальню, где стоит старинная кровать с пологом, и, наконец, остановились у Большого зала.

Мысли мои блуждали далеко: я уже тысячу раз слышал эту экскурсию и не вслушивался в монолог мисс Рейд, но, оказавшись перед входом в Большой зал, где группа столпилась, разглядывая дверь, я вспомнил о своих обязанностях и прислушался. Экскурсовод очень правильно и уверенно рассказывала об истории дверного замка, — считалось, что это самая старая сталь в графстве. Мисс Рейд закончила говорить, группа двинулась дальше, и тут я нащупал в кармане ключ. Он позвякивал, соприкасаясь с какой-то мелочью.

Я вытащил ключ и, поскольку мисс Рейд напомнила, что замок Большого зала самый большой в доме, вставил его в скважину, просто так, без всякой задней мысли, без какой-либо цели — и с удовольствием увидел, что он отлично подходит. Да, меня это обрадовало: я любил находить загадкам верное объяснение. С усилием повернул ключ — и засовы неторопливо отодвинулись.

Вот тогда и в моей голове что-то неторопливо шевельнулось — так, слабо скрипнули шестеренки памяти. Суд над Эллой, как и смерть Эрика, относились ко времени до моей женитьбы. И я тщательно, прилежно работал над тем, чтобы не думать об этих событиях. Не желал вспоминать, старался забыть и добился больших успехов.

Но я всегда был внимателен к деталям. Когда я вынимал ключ из замка, что-то поднялось со дна души и не желало укладываться обратно. Экскурсия продолжалась, и я постепенно отстал от нее; тревога не отпускала, я должен был что-то вспомнить — какую-то очень важную подробность. И постепенно, как из тумана, передо мной начали возникать картины давнего заседания суда, я силился придать им четкость и наконец услышал, как некий свидетель обвинения сообщает суду свое имя и место работы и объясняет: большинство ключей похожи друг на друга, но вот этот он запомнил.

И тогда я все понял.

Трудно описать, что я ощутил в тот миг: все так внезапно, пугающе стало на свои места. Стремительность, с какой это случилось, ужаснула меня; в одночасье распадалось все, что у меня было, — мое прошлое, брак, бездумное, безоговорочное доверие к жене.

Гнев я испытал не сразу. Сначала будто впал в ступор — не хотел верить в то, что мне открылось, не мог понять. На протяжении первых, самых страшных минут это оцепенение защищало меня. Оно помогло мне ободряюще улыбнуться мисс Рейд, взять себя в руки, перед тем как вернуться в коридор, и кивком поздороваться с охранниками в дальнем его конце. Ярость нахлынула позже, когда я шел по длинным коридорам замка, который мог бы принадлежать нам с Эллой. Только оказавшись наедине с самим собой в своей заставленной книгами комнате, я заплакал.

Сейчас мне почему-то кажется, будто события вчерашнего дня произошли столетие назад — гораздо раньше, чем суд над Эллой и смерть Эрика. Как будто с тех пор промчались годы, хотя на самом деле еще вчера я сидел за столом и плакал среди обломков воспоминаний о нашем с Сарой общем прошлом — снимков в серебряных рамочках.

Позже я отправился в гостиную: знал, что Сара вскоре явится туда, чтобы вместе со мной выпить чаю.

Я был спокоен. Мысль о том, что все разложено по полочкам и я должным образом подготовлен, умиротворила меня. Я не доверял своей выдержке; даже тогда, зная правду, понимал, какую власть надо мной имеет жена. Глупо было бы надеяться, что мне удастся выдержать целую ночь слезных объяснений, не утратив при этом решимости. Потому, если уж я задумал действовать, надо было осуществить свое намерение немедленно. Я черпал силы в воспоминании о Саре, тихим, спокойным голосом сообщившей, что Элла повесилась в больнице и мне не стоит читать ее письмо, чтобы не расстроиться.

Я ждал Сару в гостиной, меня окружали ее вещи, и я рассматривал их: книги, бумаги, фотографии. Снимок, сделанный на крестинах Адели, стоял у нее на столе. А вот я кланяюсь публике на заключительном вечере конкурса Хиббердсона — она неспроста хранила у себя эту карточку. Мне не верилось, что женщина, которой принадлежали все эти милые, невинные вещи, с которой я на протяжении долгих лет делил свою жизнь, ради спокойствия которой я столь многим пожертвовал, могла совершить такое. Даже тогда я еще надеялся, что ошибся, страстно желал, чтобы она убедила меня в своей невиновности. Будь у Сары побольше самообладания, она вполне могла бы продолжать меня обманывать, поскольку я и сам хотел, чтобы меня обманули.

Я ждал ее в гостиной, слушая, как внизу неустанно бьются о берег волны, и с облегчением различил стук ее каблуков по каменному полу коридора и скрип петель открывающейся двери. Увидев меня, Сара улыбнулась, вероятно удивившись тому, что я так рано пришел: я редко когда являюсь к столу первым.

Сару выдал взгляд. И то, как краска сползла с лица, а руки задрожали. Это продолжалось недолго, она быстро пришла в себя, но мне было достаточно. Я понял все, однако испытывал странное ощущение нереальности.

В конце разговора выдержка оставила ее, Сара заметалась по комнате из угла в угол. Но даже тогда в ее ужасе была отвага, некое извращенное мужество, а в ясности рассудка чувствовалось что-то гипнотическое. Думаю, она испытала облегчение, оттого что наконец-то получила возможность выговориться, и решила добиться понимания и чуть ли не одобрения, которого прежде и не надеялась услышать. Именно эта решимость и шокировала меня больше всего; меня потрясла гордость, с какой Сара призналась в содеянном. На что она рассчитывала — на похвалу? Вероятно, я ожидал, что она будет все отрицать, надеялся, что разгляжу угрызения совести. Однако Сара до конца упорствовала и считала себя правой, ей и в голову не приходило, что я найду в себе силы наказать ее за преступление.