Источник - Джеймс Миченер Страница 67

Ответа не последовало, но, по крайней мере, великий бог клана Цадока не возразил против этого союза, так что патриарх, вернувшись к сыновьям, сказал: «Если правитель Уриэль согласится, ваша сестра выйдет замуж за его сына». Он отверг все возражения, которые могли последовать, и в молчании возглавил делегацию, которая проследовала к главным воротам. Возбужденная толпа высыпала на стены, а ибри были готовы к столкновению с правителем Уриэлем и его женой Рахаб.

– Наши дети хотят пожениться, – сообщил патриарх, и настал момент проверки тех добрых намерений, которые были свойственны обоим главам общин. Уриэль отчетливо понимал важность этого брака, ибо именно на такой путь развития отношений он и надеялся. Он был удивлен, что в эту ситуацию оказался вовлечен его сын, но он должен был поддержать эту попытку слияния обеих групп.

Его жена придерживалась другой точки зрения.

– Зибеон должен найти себе жену в стенах города, – сказала она. – Настанет день, когда он станет его правителем…

– Это хороший брак, – попытался урезонить ее муж.

– Баал его не одобрит, – предупредила жена. – И Астарта не благословит наши поля.

– Ваш сын женится не на Баале, не на Астарте, – указал Цадок.

– Готов ли ты принять их бога? – спросила сына Рахаб. Когда он кивнул, Уриэль поразился, но остался питать надежду, что хоть какой-то мир установится.

– Вполне возможно поклоняться и Баалу и Эль-Шаддаи, – сказал правитель.

Это был предельно напряженный момент, который мог разрушить все отношения между хананеями и ибри, и Цадок благородно согласился:

– Правитель Уриэль прав. Его сын может поклоняться обоим богам.

Уриэль облегченно перевел дыхание. Он оценил желание Цадока избежать конфликта, и он-то понимал, как близки были две группы к открытому жестокому столкновению. Он начал обсуждать предстоящую церемонию, надеясь, что проблемы соперничества уже остались в прошлом, но его проницательная жена сказала прямо и откровенно:

– Такое единение богов не сработает. Этот брак не должен состояться.

Рыжеволосый Эфер локтями проложил себе путь вперед и сурово сказал:

– У Леа будет ребенок.

Рахаб сделала усилие, чтобы удержаться от грубости.

– Прошу прощения, – сказала она, – но придет день, когда мой сын будет править этим городом, и он должен иметь порядочную жену.

– Ваш сын осквернил мою сестру! – рявкнул Эфер, и быть бы схватке, не успокой Уриэль и Цадок своих сторонников. Правитель подошел к Леа и спросил, в самом ли деле она беременна, и, когда она кивнула, чернобородый хананей сказал:

– Они поженятся.

Но Рахаб и Эфер, считая, что такой союз таит в себе опасность, не согласились с ним.

Лишь благодаря тому, что и Уриэль и Цадок были сильными личностями, удалось разработать план предстоящего бракосочетания. Благодаря их решительности и хананеи и ибри начали осознавать, что они способны мирно сосуществовать вместе. Единственным требованием Цадока было, что пара должна получить благословение Эль-Шаддаи, что и было ему обещано. Уриэль настоял, что во всех остальных смыслах Леа должна стать хананейкой – она должна будет жить в стенах города и воспитать будущего ребенка как хананея. Ко всеобщему удивлению, Цадок согласился, напомнив своим возмущенным сыновьям: «Жена да следует за мужем». Он еще больше удивил и хананеев и ибри, добровольно дав за дочерью шесть упитанных овец.

Так что обряд брака был торжественно совершен в маленьком красном шатре ибри. И Макор обрел мир, созданный единственно доброй волей вождей двух общин. Но Леа не прожила в городе и двух недель, когда одна из женщин-ибри сообщила, что видела ее с мужем на общественной площади, где они открыто молились Астарте. В лагере ибри вспыхнуло возмущение, но Цадок смирил его, напомнив своему народу, что сам дал разрешение молодым людям продолжать поклоняться своим старым богам – пока они признают верховенство Эль-Шаддаи. Но спустя два дня другие водоносицы-ибри увидели, как Зибеон опекает храмовых проституток, и известие это тоже дошло до Цадока. И снова ему пришлось объяснять своим соплеменникам, что молодой человек привык таким образом почитать своих богов. Но теперь он с настороженностью ждал развития событий.

Его внимание было отвлечено от дочери. Эфер и Ибша попросили его подняться с ними на вершину горы, и когда он там оказался, то увидел, что упрямые ибри спасли монолит Эль-Шаддаи и втащили его обратно на вершину, где тот снова занял место рядом с Баалом. Отец и сыновья попытались опрокинуть это творение зла, но у них ничего не получилось, и Эфер, не жалея слюны, оплевал его сверху донизу, крича: «Отец, все это лишь из-за твоей уступчивости!» Между ними воцарилась горечь взаимной обиды.

Цадок остался в одиночестве. Дочь его была окружена низменными богами. Его ибри поклонялись каменным идолам. Его самый яркий, самый талантливый сын Эфер отдалялся от него. Цадок чувствовал, как из города тянет запахом разложения, но он не знал, что делать. Долгими часами он бродил у подножия горы, взывая к Эль-Шаддаи за помощью и руководством.

– Что делать с моим упрямым народом? – просил он ответа. – Я рассказывал им о тебе. Я наставлял их на твои пути и крушил их поганые алтари, но они уходят распутничать с ложными богами. Что мне делать?

Он не находил ответа ни на каменистых пустырях, ни на вспаханных полях рядом с дубовыми рощами. У алтаря стояло молчание, и под пологом шатра не раздавалось никакого эха.

– Что мне делать? – молил старик. – Я уведу свой клан в какое-нибудь другое место, – пробормотал он, но знал, что, будь таково желание Эль-Шаддаи, тот ему сам посоветовал бы. И более того – разве на другом месте не будет таких же искушений? А может, так и предполагалось, что ибри сдадутся продажности Макора? – Что мне делать, Эль-Шаддаи?

Несколько дней не было никакого ответа. Наконец наступил самый важный период созревания урожая, когда было так важно сотрудничество всех богов – и даже Цадок признавал это, потому что еще недавно он сам молил Эль-Шаддаи послать хороший урожай, – три женщины-водоносицы прибежали в лагерь с вытаращенными от изумления и ужаса глазами и рассказали ему о другом боге, которому поклоняется Макор.

– Он полон ярости, – задыхаясь, рассказывали они, – и пасть его полна пламени, куда кидают маленьких детей, а мужчины и женщины в это время голыми танцуют перед ним.

– Детей? – с трясущимися руками переспросил Цадок. Он слышал о таком боге, еще когда его люди шли на север.

– И в завершение танца женщины, такие, как мы, кидаются обнимать мужчин-проституток, а их мужья уходят в темные помещения с поститутками-женщинами.

Цадок отпрянул, когда водоносицы завершили свой рассказ:

– И там сейчас много наших ибри, которые приносят жертвы чужим богам.

– Мерзость! – вскричал Цадок, снова произнеся это ужасное слово, которое пугало его – но, произнесенное, его уже нельзя было взять назад. Покинув свой шатер, он много часов бродил в одиночестве, пока не сгустилась ночь, и из-за городских стен до него доносились звуки бурного веселья и грохот барабанов. Он видел дым от костров. Но после полуночи, когда он, еле волоча ноги от усталости, забрел в оливковую рощу, он почувствовал присутствие существа, которое обратилось к нему из-за ствола дерева, и услышал мягкий голос: