Новое платье Леони - Катрин Панколь Страница 68

– Она вскорости сделается неуправляемой…

– Угомоним, умаслим. У девочки есть упорство. Она наделена индивидуальностью. Она работает двадцать часов в день! Создать свой почерк – это задача, требующая характера, честолюбия, смелости, упорства. У Гортензии все это есть.

– А если мы сядем в лужу?

– Ну, продадим одного или двух Зутрилло. Это же не конец света! Ох! Как вы меня нервируете этим вашим шарканьем туда-сюда!

Елена вновь опустилась в кресло. Прислушалась, как кипит кровь в кончиках ее пальцев. Ей хотелось что-нибудь порвать. Разбить вазу. Хлопнуть дверью. Завопить во все горло. Позвать пожарных. Главное – действие! Он так и не понял, что я не хочу умирать! «Мне семнадцать лет! Меня корчит от бедности, на мне рабочая блуза и черные чулки. Я словно вошь, застрявшая в коричневой патоке нужды. Я сидела у окна и высматривала графа, он придет к родителям просить моей руки, он прошептал мне это вчера, щекоча белокурыми усами, и я подарила ему поцелуй, я молюсь за то, чтобы отец сказал ему «да», я уже собрала вещи, мне так хотелось скорей зажить другой жизнью! Умчаться от родителей, от нищеты, уехать из меблированных комнат на площади Клиши. И наплевать мне, что его настоящее имя Жан-Клод Пенгуин и что он мошенник из мошенников. Мне плевать, что он гораздо старше и не всегда очень шикарно выглядит. Если он хочет быть русским, графом и богачом, мне это подходит. Глаза у него горят, губы полные и алые, а еще у него белокурые бакенбарды, которые пахнут пряниками. Его глаза шарят под моей блузкой, ласкают мою грудь, я хочу этого! Очень хочу этого! И главное, главное, он жаден до жизни. Он хочет управлять миром. Сорить золотыми монетами, заказывать шампанское и трюфели, давать балы, нанимать целые оркестры музыкантов, покупать замки, фонтаны, заводы, пароходы, автомобили, поворачивать в обратную сторону поезда, хочет, чтобы звучали фанфары и честь отдавали гусары. «Я хочу ВСЕГО! – ревет он, нервно перебирая золотую цепь своих часов. – Я хочу ВСЕГО и я хочу тебя, ТЕБЯ. Кошечка моя, моя пантера, моя малышка, моя ненаглядная!» Да! Да! Я буду его женой! И жизнь моя совершенно изменится».

И все это она проделала. С большим успехом. А когда графа заносила, когда он увлекался погоней за какой-нибудь юбкой, она мстила. Уезжала далеко от Парижа и графа. Он отыскивал ее на водах, на вокзалах, на пляжах, в горах. Везде, куда бы она ни поехала. Она разбивала сердца, нанизывала их на вертел. Оглядывалась назад, чтобы проверить, следует ли он за ней. «Поймай меня, если сможешь! Но потом я предъявлю тебе такой счет!» Он настигал ее, ловил, кипел от ярости. Она не обращала на него внимания. Он наслаждался своим гневом, как драгоценным вином. Метал на стол реки жемчугов и горы рубинов. Она отдавала их в качестве чаевых официантам. И тогда, опьяневший от любви, он бросался на нее, словно одержимый, хватал за локти, валил на стол…

– Ведь я люблю только тебя одну! – восклицал он. – Почему ты так сердишься, моя дорогая?

– А может, мне самой нравится убегать от тебя и заводить любовников!

Он подносил руку к сердцу и бледнел:

– ЛЮБОВНИКОВ? Много?

– Да-да. Я возвращаю сторицей то, что ты мне сделал. Это ведь нормально, как ты думаешь?

Тогда он становился на одно колено и целовал ей ноги, нежно, поднимаясь от стоп к щиколоткам, потом падал ниц и говорил: «Возьми все, что у меня есть, без тебя я умру».

Жан-Клод Пенгуин стал настоящим русским.

Они выходили под ручку, последний раз бились в комнате, прежде чем отдаться постельным радостям.

Она любила эти бурные семейные ссоры. После них всегда полагались бриллианты, золото, визиты в казино, покупки конных заводов, трехмачтовых парусников и вилл в Нормандии.

И все до того дня, когда эта бесстыдница буквально вонзила ей нож в спину! Унизила ее, унизила! А обессилевший Жан-Клод Пенгуин позволил ей это сделать.

Елена тряхнула головой и выругалась – ужасное воспоминание. Но сразу успокоилась, она еще возьмет реванш! И вдруг этот перестраховщик, который ничего не понимает! Который говорит мне о рисках и экономии. Вот тупица!

– Ведь я пытаюсь распорядиться вашим состоянием наиболее разумно и рационально…

«Старикашка! Старикашка!» Елену буквально трясло, она вцепилась пальцами в кресло. Хотелось закричать: «Хватит», но она сдержалась. Она нуждается в нем, в его великолепном умении разбираться с цифрами.

И она очень мягко ответила ему:

– И я вам за это благодарна, Робер, еще как благодарна. Но позвольте мне жить полной жизнью, гореть, упиваться битвой! А эта девчушка, возможно, принесет мне все это. Мочи уже нет поедать лукум, сидя в квартире. Достало меня это, достало!

Он неодобрительно покачал головой. Медленно приподнял занавеску на окне. Посмотрел на улицу, там кипела жизнь. Все эти люди носятся как угорелые. Было так спокойно в Париже – сидишь себе, распределяешь бюджет, складываешь, вычитаешь, принимаешь вовремя лекарства. Вечером смотришь новости по телевизору.

– Все будет, как вы скажете, Елена, – сказал он, обернувшись к ней.

Она прочла на его расстроенном лице решение о капитуляции.

– Я хочу получить реванш, и я сделаю это. Я решила не умирать, прежде чем отомщу. И вы прекрасно знаете, что за мной всегда остается последнее слово!

О да, это он знает, как никто!

Он посмотрел на Елену, взгляд его говорил: да, я побежден в этой схватке. Она показалась ему как-то меньше, чем раньше, похудела, похоже, но взгляд ее горел былым неукротимым огнем, словно у той прежней прожигательницы жизни, отказывающейся быть грустной и бедной, толстой и некрасивой, которая рычала от восторга по утрам, смотря в небо, затыкала уши, чтобы не слышать плохих новостей и отказывалась болеть и стареть.

Вчера она сходила к парикмахеру. Попросила покрасить волосы в огненно-красный цвет. Красный – цвет крови, цвет революции, цвета горящих штор времен Парижской коммуны!

Он просто забыл, что никому на свете никогда не удавалось ее переубедить.

Антуанетта стояла прямо, округлив руки, расправив плечи, выставив грудь. Все это вкупе с копной густых жестких волос придавало ей воинственный вид.

– Я надеюсь, по крайней мере, что я тебя вдохновляю… – заметила она, крутя затекшими запястьями.

Гортензия не ответила – она в этот момент по-другому закалывала ткань.

– Внимание! Десять секунд скуки! Я сейчас достану песочные часы!

– Я работаю, Антуанетта, ты что, не видишь?

– Так на чем мы остановились? Ах ну да… На моменте, когда китайцы атаковали французскую торговлю и стали угрожать, что опустошат сундуки Людовика и Кольбера…

Гортензия пробубнила (рот у нее был полон булавок):

– Подожди секунду! Дай мне подумать… А если я здесь сделаю вот такую внутреннюю складку?

– Вот уже два часа, как я стою стоймя, а на мне закрепляют булавками ткань. Поговори со мной! Я жажду новостей о всемогущем и светлейшем короле-Солнце!