Не исчезай - Женя Крейн Страница 68

– О чем молчать? О том, как ты хлюпала и визжала, как тыркалась и старалась? Об этом?

– Мо-а-алчиии-и-ии, – уже взахлеб рыдая, задыхаясь, со стоном, с выгнутой шеей, зажмуренными, зажатыми веками, из которых все же бегут неостановимые потоки жгучих слез, воет Элис.

Уж лучше бы застать девочек вдвоем в том доме, где они провели ночь на исходе зимы того же года, когда лихорадка случившегося с ними, – все то, что им сумели внушить и вдолбить не в голову, не в душу, но в мерцающее подростковое сознание, сиюминутное течение разорванных ощущений, смутных идей несложившейся личности, – осела и дала свои плоды.

Или сложившейся? Когда еще будут они чувствовать себя настолько сейчас и здесь? Смогут ли постичь еще раз – с этой пронзительной остротой – сиюминутность и мимолетность жизни? Юности свойственно заигрывать с опасностью, смертью. Оттого острота ощущений, чувство жизни. Дети создают логово из отведенного им пространства, словно окапываются – вопреки окружающему миру. Стремление отделиться, укрыться, создать гнездо, безопасное убежище. Подростковое ложе – сцена, окоп, алтарь, жертвенник. На этом ложе можно дремать, валяться, читать, есть, ожидать будущего, видеть сны, мечтать. Устремившись в экран телевизора, планшета, лэптопа… на спине, на боку, на животе. Разглядывая потолок. Телефоны, тексты, и-мейлы, эсэмэски. Засыпают повальным, мгновенным сном – посреди хаоса, разгрома; в джинсах, майках, ноги в кроссовках чуть свисают набок – посреди подушек, разбросанных, смятых простыней, разметанных в разные стороны предметов, свидетельствующих об их сумбурной и все же жестко регламентированной жизни: зарядных устройств от телефонов, айподов, картофельных и кукурузных чипсов, упаковок из-под жевательной резинки, крошек, тетрадей, бумаг, книг, учебников, дисков, мобильников, коробок с печеньем.

Полулежа, зажав в руке комок бумажных салфеток, с опухшим, измученным лицом, все еще тяжело дыша от сдерживаемых слез, Элис ждет Кэрен, ушедшую в поисках еды, чуда, способного изгладить из памяти всю последнюю неделю, побег из дома и то, что предшествовало ему.

Та нежная дружба – почти болезненная привязанность, – что связывала девочек, уже переросла в нечто мучительное; такие отношения (удобная картина мира для взрослых) совсем не присущи подросткам, они напоминают зрелые переживания любовников, недовольных друг другом. То, что эти мощные эмоции обуревают хрупкое, нежное, юное существо, делают ситуацию еще более горестной.

Всего за полгода до описываемых событий на другом конце Новой Англии, в Риптоне, штат Вермонт, в бывшем доме поэта Роберта Фроста, на ферме «Гомер Нобл Фарм», где на протяжении двадцати лет, до самой смерти в 1963 году, Фрост проводил летнее время, произошло событие, отмеченное многочисленными статьями не только в местных, но и в солидных газетах, дискуссиями в сетевых блогах, реакцией публики, неравнодушной к своей истории, культуре. Событие это также было зарегистрировано местной полицией.

В Вермонте, как, впрочем, и в других местах (в особенности в маленьких городках) Америки – да и повсюду в мире – подростки вынуждены искать развлечений в меру своей изобретательности (ханжа скажет – испорченности) и растущих потребностей. Эминем, Ашер, Фифти Цент, Снуп Догг, Фредди Гиббс, Даз Диллинджер исполняют рэповскую лирику для белой suburbia – подростков, живущих в пригородах, безопасных, удобных. Эта suburbia, по всей видимости, тоскует в отсутствии гомофобии, женоненавистничества, промонасилия, нуждаясь в дозе вербальной энергии урбан-рэпа, заряжающей и развлекающей скучающих провинциальных тинов.

28 декабря 2007 года в дом Роберта Фроста, одного из крупнейших поэтов в истории США, четырежды лауреата Пулицеровской премии, забралась группа подростков. Позже их называли вандалами. «Организационный комитет» из двух дюжин мальчиков и девочек устроил пирушку, в которой участвовало почти пятьдесят человек. Вечеринка закончилась весьма печально. Началось все с того, что семнадцатилетний подросток купил пива на сто долларов. Как это часто бывает, о предстоящем сборище узнали друзья, затем друзья друзей, приятели и соседи. Подросткам надо было где-то собраться… Они говорили друг другу: есть площадка, pad, a попросту хата… Итак, выбор пал на бревенчатый пустующий домик – двухэтажный дом поэта Роберта Фроста. Они выбили окно, через которое и забрались внутрь. Выпив пива и покурив марихуаны, расслабившиеся и распоясавшиеся потенциальные читатели Фроста, решив обогреться, поломали старую плетеную мебель, комоды, столики, затем сожгли обломки в камине – понятное дело, хотели погреться, а дом не топился всю зиму. Они крушили фарфор, лампы, стулья, кресла, превратив бывшую резиденцию поэта в бедлам, оставив на полу, на мебели следы своего пребывания, пустые бутылки от пива, окурки, засыхающие лужицы рвоты.

Подростки всего лишь решили заявить о своей независимости, принадлежности к новому поколению. Вряд ли кто-нибудь из собравшихся задавался вопросом о том, что они находятся в месте историческом, не подлежащем разгрому. Все было гораздо проще: пустая хата, пространство, не оккупированное взрослыми, законопослушными и скучными людьми, чья жизнь расписана в рамках «от и до», людей по имени «нельзя» – то нельзя, это нельзя, жить нельзя, а что можно? Для юных варваров не существовало табу. В результате происшедшего – в качестве наказания – в школе, на уроках английского языка, им пришлось изучать поэзию Фроста…

Элис Сдугас, юная девушка неполных шестнадцати лет, дочь американцев греческого происхождения, пришла в дом Фроста потому, что ей позвонила одноклассница Кэрен. А также потому, что на вечеринке присутствовали взрослые парни, сумевшие принести с собой пиво, – Элис было скучно, она хотела быть вместе со всеми, вместе с Кэрен; а еще ей представилась возможность выпить в хорошей компании. Не так уж она любила пиво, но в этот вечер Элис поругалась с матерью. Выйти из дома стало необходимо. Мучимая надвигающимся климаксом, нервами и тяжелой греческой наследственностью, мать Элис, по имени София, все не отпускала дочь на волю, пытаясь диктовать условия жизни в родительском доме. Когда-то она слыла красавицей, но семейная жизнь заострила и отяжелила ее когда-то классические черты лица и тела. Когда в очередной раз она ворвалась в комнату дочери, расположенную в отапливаемом подвале, Элис закрылась на щеколду. Тогда София навалилась на дверь всей своей ощутимой тяжестью и сломала хрупкую перегородку между подростковым миром и родительской волей. Элис испугалась, но еще больше возмутилась тем, что мать так грубо вмешивается в ее личную жизнь, не желая оставлять в покое уже подросшую дочь. Все же она побаивалась мать, и, когда та схватилась за сердце (что случалось часто и сопровождалось стонами и жалобами), Элис тихонько выбралась из комнаты. Затем она демонстративно прошествовала через кухню, где двое младших братьев вместе с отцом доедали лазанью, а отец запивал ее красным вином. Это было своего рода празднество. Отмечалось получение нового заказа на постройку гаража. Сдугас-старший был подрядчиком – строил дома, но на время рецессии новое строительство в городе было заморожено. Семья испытывала сильные материальные трудности, и неожиданный контракт давал надежду хотя бы на время поправить дела. Лишь Элис не принимала участия в семейном торжестве.