Не исчезай - Женя Крейн Страница 67

2

Уже обдумав предлог, чтобы подойти к бывшей соотечественнице, писательница N приподнялась со своего места, но тут же опустилась обратно. Стеклянная дверь отворилась. Струя серебристого света, напоенного пылью, проникла и разбежалась, рассеялась. По стенам, облицованным черной мраморной плиткой, пробежались отблески преломленного света, он вспыхнул и тут же погас. Лишь короткий сквозняк, заскочив в кафе-стекляшку, нарушил тишину, перелистнув газету на стойке бара. Пошуршал, затем забрался под столик у самого входа. Там он, затихнув, притаился. Освещенные жидким светом, в кафе вошли двое: судя по одежде – девушки, почти девочки. «Они подростки, – подумала N, у которой была привычка оценивать всех, кто попадал в поле ее зрения. – Но вот таких уже приходится принимать всерьез. Не успев побыть женщинами, они несут неосознанную угрозу. Рассеянность, неясная драма, нарочитость жестов, усталость… Вся эта томительная сексуальность… Интересно, ведь здесь не только чувственность. Напор, смута желаний? Да… Агрессия – вот что!.. Тут тебе и жажда опыта, познания, задиристость… Общая растерянность чувств. Какой, однако, материал!»

Она представила все возможные сюжеты, тексты, перипетии; переплетение историй. Откровенно, жадно рассматривала, подмечала, угадывала. Подруги? На сестер не похожи совсем. Одна – яркая брюнетка, чьи волосы кольцами обрамляют маленькую голову. Синие глаза в сочетании с тонкой белой кожей наводили на мысль о ирландском происхождении родителей. «Назовем ее Синеглазкой», – решила N. Брюнетка подошла к стойке первой. За ней шла высокая девочка, почти ребенок. «Ну что ж, эту можно назвать Нимфой». N слыла поклонницей Набокова. «Она похожа на статуэтку, – продолжала размышлять писательница N, – если на фарфоровую статуэтку надеть джинсы и короткую маечку, а поверх, словно впопыхах, накинуть куртку и повязать длинный шарф». Эта «нимфа» возвышалась над спутницей, но казалась слабее, меньше – из-за хрупкости, сдержанности, робости движений. N решила подождать – в конце концов, она имела право на отдых, имела право понаблюдать, собирая образы, лелея далекоидущие литературные планы.

– Ты что будешь? – спросила первая девочка – та, которую N нарекла Синеглазкой.

– Ты же знаешь, я не пью кофе, – тихо ответила Нимфа.

– Ну, тогда хочешь чаю?

– Если хочешь, я выпью сок. Пусть нальет мне соку.

– Дай нам большой кофе и сок, – обратилась Синеглазка к парню за стойкой. – Какой у тебя есть? Апельсиновый? Хочешь апельсиновый? – повернулась она к подруге.

Та кивнула головой в знак согласия. На улице, за стеклом, было солнечно, но как-то по-весеннему неуютно, беспокойно. Пустынные переходы между зданиями плазы гудели, продуваемые ветром с гор. Низкие стены коммерческих храмов не защищали редких покупателей от порывов ветра; горы, маячившие над магазинами, обнимали горизонт хороводом пологих склонов, распластавшись выпуклыми вершинами на фоне неба.

Наши литературные героини не могли знать, что двум юным посетительницам кафе суждено сыграть свою роль в их личной, запутанной истории. Обе, Синеглазка и Нимфа, лишь недавно проснулись после бурной ночи, затем не менее бурных объяснений, что имели место в гостиничном номере (это была та же гостиница, где остановились N и L). Смышленый читатель уже наверняка догадался, что Синеглазка – это Кэрен, а Нимфа – Элис. Неискушенные школьницы, впервые оказавшись на свободе и в относительной дали от родного дома, истратили почти все свои наличные деньги за одну ночь, проведенную в этом отеле. Не догадавшись, что следует остановиться в мотеле (не найдя поблизости мотеля, который внушил бы им доверие, а забираться в глушь без машины они не могли), не сумев договориться (уже в автобусе они начали препираться, обвиняя друг друга в необдуманных решениях), долго шептались, отходили от стойки портье, возвращались вновь, но затем все же заплатили внушительную сумму за самый дешевый номер, а теперь тратили последние наличные деньги, надеясь неизвестно на что – на чудо, на то, что сумеют найти какую-никакую работу…

Накануне, то есть ночью, то есть почти под утро…

Собравшись в тугой комок, подобрав под себя ноги, склонив голову, Элис примостилась в низком кресле в позе затравленного животного. Готового к прыжку или к побегу. Рука ее сжимает пальцы Кэрен, вернее, судорожно прижимает к груди теплую ладонь подруги. Дело происходит в том самом гостиничном номере, где плотные пыльные шторы отделяют их от мира, от предрассветных сумерек за окном; воздух здесь тоже пыльный, стылый, затхлый. Пахнет пластиком, синтетикой, чужой жизнью, казенной мебелью и сигаретным дымом, а также приторным аэрозолем, чей запах, в попытке замаскировать застоявшийся, застарелый запах, стал еще более едким и искусственным. Кэрен нетерпеливо подрагивает ногой – ей трудно усидеть на месте, на этом старом ковре, местами протертом, жестком, как щетка. Она устроилась в ногах у Элис и смотрит на нее снизу вверх. На лице у нее почти материнская нежность, и второй, свободной рукой она порой поглаживает бедро подруги, прикрытое лишь наполовину длинной майкой, в которой та, по-видимому, спала.

– Ну ладно, будет уже тебе. Все утрясется, вот увидишь.

Элис молчит. Заколдованная девочка, застывшая, статуэтка, соляной столбик посреди прокуренного, стылого пространства. Гостиничный номер – изжитый штамп, терпкий привкус, горечь во рту.

– Ну если хочешь, мы можем вернуться обратно. Только подумай, ведь тогда придется иметь дело со всеми сразу. Так они подзабудут немножко о том, что произошло, подергаются, посходят с ума, тут-то мы и вернемся.

– Мама… не выдержит… она… – Элис выталкивает слова. Голос хриплый, нутряной.

– Да выдержит, все она выдержит! Подумаешь!..

Кэрен тянет занемевшие пальцы из судорожно сжатой руки подружки, вскакивает, начинает ходить по комнате – между кроватью и армуаром с раздвижными дверцами, за которыми прячется экран телевизора. Разжалась долго сдерживаемая пружина. Слепым, безрассудным жестом она отмахивается от всех возражений.

– Ты не знаешь, – говорит Элис, резкие движения Кэрен выводят ее из оцепенения.

– Я все знаю, знаю! Это ты просто обосралась, это нервишки твои затрепыхались… Стыдно, видишь ли, тебе стало! Sissy! Слюнтяйка, неженка! Сопливая девчонка.

– Ну и что?! Это тебе все просто… что хочешь, то делаешь… а я не могу…

– Ну скажи, скажи: чего ты больше испугалась – побега нашего, того, что травы обкурилась или что мы с тобой переспали?

– Не было ничего, слышишь! Ничего не было! Это тебе приснилось…

– Да? И сегодня ночью мне тоже приснилось, когда ты…

– Молчи! – кричит Элис. – Молчи! Не смей, слышишь, ты… sick, больная, молчи!

Отбросив волосы с лица, она стоит, чуть возвышаясь над Кэрен. Прерывистое дыхание, вспыхнувшая нежная кожа. Та брезгливо, удивленно смотрит в это обычно такое белое, фарфоровое лицо.