Прекрасная толстушка. Книга 1 - Юрий Перов Страница 69

Мы с моими поклонниками, «чтобы соблюдать всеобщую справедливость», как сказал сын посла, танцевали втроем. Причем могу вас уверить, что одной меня для них было более чем достаточно. Каждый из них прижимался животом к одной моей ноге, и ее хватало, чтобы вызвать в нем острое желание, которое я, естественно, чувствовала при каждом движении.

Должна признаться, что это необычное ощущение сразу двух меня не на шутку завело, и я сама начала раскачивать бедра в таком ритме, чтобы чувствовать то одного, то другого, то обоих сразу.

На какое-то мгновение потеряла контроль над ситуацией и опомнилась, когда мы дотанцевали таким образом до, очевидно, родительской спальни с белой мебелью в стиле «Людовик» и с огромной кроватью, на которую мои кавалеры, сосредоточенно сопя, начали меня заваливать.

От такого их усердия я вдруг начала жутко хохотать и все время приговаривала, вяло отпихивая их руками:

— Ну подождите, мальчики! Ну не так резво, мальчики. Ну подождите, давайте еще потанцуем…

Я не знаю, что было бы, если б мы еще потанцевали. Может быть, я, раззадорившись окончательно, сама бы потащила их в кровать, но они, не обращая на мои слова никакого внимания, молча сдирали с плеч мое темно-лиловое шелковое платье с глубоким и острым треугольным вырезом, эффектно перехваченным бабушкиной белой камеей.

Тут вся веселость слетела с меня, и я попыталась их всерьез урезонить. В ответ на это сын посла так дернул платье, что камея отлетела, а вырез с треском разорвался до пупа. Это меня по-настоящему взбесило, и я отвесила этому сынку громкую оплеуху. Потом еще одну, потом еще! Очень он меня разозлил.

Я бы забила этого подонка до смерти, но его приятель подкрался ко мне сзади и обхватил словно клещами, прижав мои руки к телу. Не разжимая мертвой хватки, он попятился к кровати и повалился на нее спиной, увлекая за собой меня.

Я испугалась, что раздавлю мерзавца, потому что с виду он был хлипким и весил килограммов на двадцать меньше меня, но он даже не пискнул. И руки у этой сволочи оказались крепкими.

Пока мы с ним валялись в этом дурацком положении, ко мне подскочил сынок посла и сперва залепил мне пощечину, как бы отомстил, а потом залез под юбку и начал решительно стаскивать с меня трусы. Тут уж я озверела окончательно и двинула его коленом в морду, а когда он выпрямился, ступней, самым подъемом, — в пах.

Он скрючился и, тихонько завыв, уполз в угол. Я почувствовала, что негодяй, лежащий подо мной, оторопел от таких моих действий, и мне вдруг пришло в голову, что не только мои, но и его руки скованы. Притом его полностью, а мои частично… Тогда я не без труда завела одну руку под собственную задницу и, нащупав его причинное место, сжала так, что он завизжал по-поросячьи.

Не выпуская из руки его хозяйства, я встала, подняла с пола бабушкину камею и вместе с этим мерзавцем вышла в коридор. Нам кто-то попался навстречу. Я не разглядела кто и только услышала изумленное: «Ни фига себе!»

В прихожей я одной рукой посбрасывала с вешалки чужую одежду, пока не нашла свою шубейку и висящую на ней театральную лакированную сумочку, которая так подходила к моим итальянским лодочкам.

Забыв в этой поганой квартире свои теплые ботики и белый пуховый берет, я выбежала на улицу, чуть не переломав ноги на лестнице.

3

Было около четырех часов ночи. На улице Горького было пустынно и очень ветрено. По обледенелому асфальту несло поземку — мелкий, колючий снежок, который пробивал через мои французские капроновые чулки.

Едва я выскочила из подъезда, как за мной увязались три какие-то подозрительные личности, которые были не по- праздничному молчаливы. Я прибавила шагу и свернула за Моссовет на улицу Станкевича, чтобы мимо моей любимой церковки выйти на улицу Станиславского, а там через Лехин двор пройти на Тверской бульвар и через несколько шагов оказаться у своего подъезда. Но не тут-то было. Эти трое все так же молча прибавили шаг и тоже свернули на улицу Станкевича… Я побежала. И они побежали.

Вот тут-то мне стало страшно по-настоящему. Тех двух мозгляков, папенькиных сынков, я не боялась, а тут были трое здоровенных молчаливых мужиков. От ужаса у меня ноги сделались ватные. Я и так не очень быстро бежала по льду на высоких каблуках, а тут, как в дурном сне, заскользила на одном месте.

Они налетели беззвучно. Я не успела даже добежать до церкви. Один, оборвав тоненький ремешок, сорвал с меня сумочку, второй начал одной рукой искать пуговицы на моей шубе, а другой рукой поднес к самому подбородку нож и, дохнув водкой и селедкой с луком мне в лицо, прошептал:

— Молчи, сука, а то попишу.

Он никак не мог нащупать пуговицы — они были потайные и, разозлившись, прохрипел:

— А ну скидовай шубу, профурсетка, пока вместе со шкурой не содрали!

Я расстегнула пуговицы и, оставив шубу у них в руках, бросилась в подъезд ближайшего дома, рассчитывая позвонить во все двери, если грабители ворвутся вслед за мной.

Это был очень приличный подъезд с вымытой лестницей. За лифтом в закутке горела лампа на маленьком канцелярском столике, и из-за ее зеленого абажура на меня смотрела строгая старушка в круглых очках.

Придерживая на груди разорванное еще на вечеринке платье и прислушиваясь к звукам на улице, я ей кое-как рассказала о своих злоключениях. Бабушка-вахтерша мне сразу поверила, тут же достала из тумбы стола телефонный аппарат и придвинула ко мне:

— Звони в милицию, дочка.

Я как безумная смотрела на телефон и никак не могла вспомнить, что же с ним нужно делать… Тут на улице раздался шум мотора, скрип тормозов, хлопанье автомобильной дверцы, а затем дверь в подъезд распахнулась, и, впуская клубы пара, вошел высокий мужчина в бобровой «боярской» шапке с черным бархатным верхом, в пальто с широким бобровым же воротником и с лицом, замотанным шарфом по самые глаза.

Вместе с ним вошли две дамы в шубках. Одна — в каракулевой, а другая — в котиковой, в выходных туфельках и без головных уборов. Они прижимали к груди по огромному букету цветов, громко смеялись, обнажая белоснежные зубы, и распространяли вокруг себя запах незнакомых мне, но безусловно дорогих духов.

В этот момент я сама себе показалась жалкой замарашкой. У меня выступили слезы, и я, выйдя из светового пятна, отбрасываемого лампой, спряталась за спину вахтерши.

Мужчина вызвал лифт и, пока тот степенно двигался вниз, поднялся на три ступеньки, вытащил откуда-то из-под пальто коробку конфет и еле слышно произнес из-за шарфа:

— С Новым годом, Варвара Степановна. Как здоровье вашей внучки?

Тут он, всмотревшись в темноту, разглядел меня и спросил:

— Так это она и есть?

— Нет…

Вахтерша, с почтением привстав со стула, назвала мужчину по имени и отчеству, которые я по вполне понятным соображениям, так как живы родственники этого великого человека, не хочу упоминать в своих приватных заметках.