Пес и его поводырь - Леонид Могилев Страница 69

Но панорама этого леса и полей вдруг необъяснимо расширилась и ночные огни на обширнейшем пространстве, заключенном между морями и океанами, явились ему все. Он летел над тонкой границей, где ночь была неотличима ото дня, и где ночь и день перетекали друг в друга плавно и невозвратно. И тончайшее это состояние границы и было состоянием страны. Города и поселки сменяли друг друга. Они более не блистали так роскошно, как прежде, россыпями ночных огней. Но еще бежали по своим смешным колеям поезда, и люди в них просыпались или засыпали в зависимости от того, что считалось ночью и днем там, на сопряжении колес и рельсов. Он видел одновременно все поезда и дороги и был этим немало изумлен. Но более того — он видел и лица людей сквозь крыши вагонов и домов, сквозь перекрытия и другие разнообразные преграды. Он летел, и где-то внизу, впереди него перемещалась некая неживая тень, которая и была проводником его в этом непредвиденном путешествии. Тень качнулась к северу, и он оказался над Аландскими островами. И, странным образом, различил русские названия улиц, сохранившиеся от тех времен, когда наши моряки совершали предвечерние прогулки по улицам. Потом, сопровождающие его неспокойную душу резко взмыли вверх и растворились вместе с ней в каком-то созвездии. И он увидел звездный ад, но не имел времени для его постижения. И уже опускаясь к земле и водам, ангелы едва не задели крыльями Гельсингфорс. В Суоми все спокойно. Губерния в отличном состоянии. Над губернией чистое небо и звезды. Ранее он бывал здесь часто, транзитом, по мелким делам и для получения каналов связи. Финляндия набита под завязку шпионами всех стран и народов, всех времен и того, что под временем подразумевается. Не успев как следует рассмотреть леса и реки этой окраины, он был вынужден устремиться на юг и перемещался столь быстро, что остановка мгновенная стала неожиданностью полнейшей, но и необходимейшей. Внизу покачивался в мерном своем перемещении Днестр. Совсем рядом возносилась другая душа. Окончательно и невозвратно. Но он не успел проследить Божественный пунктир. Трассы, овеществленные и свинцовые, обозначили Кавказ. Жалость или ее подобие пришли к нему и застили то, что должно было быть очами. А над террасами и нагорьями парило множество непринятых душ.

Потом пришло млечное безмолвие и его оставили ненадолго, все же надзирая, но вскоре полет пересилило несоответствие времени и междувременья. И вот уже Охотское море и заставы, хранящие остров Шикотан и другую окраину, несчастную и блистательную, вдруг приблизились, опасно и зло. Нужно было возвращаться — и лес этот латышский возник вместо океана, и послышалась спокойная и чистая музыка. Он очнулся…

Он очнулся на сеновале. Над ним хлопотал старик. Запах нашатыря и более ничего. Только нашатырь.

— Оклемался?

Пес лежал на спине, под головой самая настоящая подушка, рядом девчонка со шприцем в руках. Он прикрыл глаза и стал прикидывать, что же произошло, где сейчас полиция и солдаты, где нож и нельзя ли захватить джип, если он возле сеновала.

— Не делай глупостей, парень. Все уже ушли.

— Кто ты?

— Айвар. А это Машка. Дрянь блудливая.

Дрянь что-то громко и гневно заговорила на латышском, но дед только ухмыльнулся.

— Давай, потихоньку, вставай, и в дом.

Пес опять напрягся.

— Да не переживай ты, парень. Семь бед — один ответ. В тюрьме есть тоже лазарет.

Он встал и сердце разрешило ему двигаться.

Во дворе, действительно, никого не было.

— Стой, стой. Прежде снимай одежду. Нечего в дом грязь нести. — Старик говорил совершенно без акцента. — Они сейчас вернутся. Но тебя уже в доме не будет. Если не оплошаешь. Сейчас иди. С одной стороны домом закрыт, с другой — забор… Только быстро.

— Почему ты меня не сдал?

— Угадай с трех раз.

— Не смогу.

— Латышей не люблю.

— Как это?

— Войну прошел, чекистов резал, срок мотал, метро строил. Жизнь знаю. Потому и говорю, что хочу.

В доме он дернул ковровую дорожку, рванул кольцо люка, скатился вниз по лесенке, стал передвигать банки и кадушки.

— Падай сюда, Ваня.

Подкоп был таким же узким, как и тот, под сараем. Но ползти пришлось минут тридцать. И ему опять повезло. Вместо того, чтобы ворваться в дом, группа стала ждать его выхода и только через пятнадцать минут «переговоров» началась операция. К этому времени старик восстановил маскировку в подвале и поднялся на поверхность. Его застали мирно пьющим на кухне самогон. Еще с полчаса искали Пса… Потом нашли лаз.

Выход оказался в кустарнике, недалеко от реки. Пес потянул на себя деревянный щит, намертво прихваченный корнями травы, словно вросший в землю. Щит этот осиновый, с годами ставший только прочнее. Он выдавил наконец эту последнюю дверку, она отошла бесшумно, только почва всколыхнулась, и свежий воздух можно было глотнуть ртом. Он полежал еще немного, минуту, другую, медленно выполз наружу. Это был опять старый окоп. Солнце висело спокойное в ясном небе. Он приподнял голову над краем того, что было когда-то бруствером. Латыши обнаружились недалеко, метрах в двухстах. Второе кольцо оцепления. Сидят на земле, покуривают. До шоссе здесь недалеко. Он аккуратно перекатился и пополз. Так и передвигался с полкилометра, ползком, перебежками, бросками. Когда риск быть обнаруженным стал совершенно явным, он встал и пошел. Появился посреди третьей уже цепи, видимо курсантской, словно из-под земли, и спокойно пошел к шоссе. Его никто не окликнул.

На шоссе он остановил первые же «жигули» и уехал в Ригу. Бог сохранил его еще раз. Водитель, русский, молчун, ни слова по пути не проронил. В городе Пес вышел на Юрмалас Гатве, на пустыре сбросил верхнюю одежду, пересчитал и карманные деньги, заботливо оказавшиеся в рубашке. В ближайшем универмаге купил другую летнюю рубашку с коротким рукавом, дешевые кроссовки. В буфете на втором этаже взял кофе с коньяком и более ничего. Очень хорошо подумав, покинул торговое заведение и пошел себе по направлению к центру.

Потом он узнал, что старик этот был «кадровым» лесным братом и только к сорок девятому сдался. Это радовало…

Он несколько засиделся в Салониках. Комнату свою покидать было не велено.

— У вас проблемы, мистер. Придется ждать.

Он и сам знал, что проблемы. Только в состоянии умственной разрухи или по очень веским и важным причинам нужно было сейчас стремиться на Евразийскую равнину. Даже комнату свою в коттедже на улице Виссарионас в Каламари покидать следовало пореже. Иногда он сидел на пристани, иногда на трибуне пустого стадиончика, иногда прогуливался по кладбищу, что совсем недалеко. Еду покупал по минимуму, в разговоры с людьми не вступал, по ночам читал русские газеты и смотрел телевизор. Черная Рожа оставил его в покое. Он не приходил более, что, впрочем, не означало его окончательного и безвозвратного исчезновения. Гнусный бесовской мираж, мыслящая химера был где-то неподалеку. Не мог он вот так запросто оставить его. Бросить столь успешно начавшееся предприятие. А тот, другой, с белыми крыльями, не мог быть вечной нянькой. Но прежде, чем Пес сделает свой окончательный выбор, они непременно выяснят отношения. Это было неизбежным.