Прозрачные леса под Люксембургом - Сергей Говорухин Страница 69

Еще он понял, что не сможет говорить с Игорем, будучи трезвым. Раньше смог бы, сегодня – нет. Сегодня ему предстоит не только просить, но и добиться своего. А просить и добиваться Левашов не умел. У него начинало нестерпимо ломить затылок и хотелось только одного: чтобы ему как можно быстрее отказали. Ему действительно отказывали, и, вставая из-за стола, берясь за ручку двери, он еще долго ощущал спиной иронично-сострадательный взгляд того, кто только что с легкостью распорядился его судьбой.

И это очередное унижение неизбывно оседало в памяти, мучило годами, и лишь слабое утешение оттого, что ему все-таки отказали и он остался верен однажды избранному пути, примиряло с самим собой. Но это было раньше…

Почему он не отказался от этой поездки? Почему не откажется сейчас?

Почему не объяснимое самому себе и, главное, никому не нужное, необратимо уходящее в прошлое чувство долга для тебя важнее собственного счастья? Потому что однажды ты сделал выбор. Но ты же отдал этому выбору два года Афганистана, еле выкарабкался после тяжелого ранения, только начал жить…

Или все-таки потому что там, в Афганистане, ты был счастлив, занимался мужским делом, и люди, окружавшие тебя, были твоими людьми.

Он думал об этом часто, понимая, что давно не в состоянии отделить одно от другого и избавиться от чувства непроизвольной вины перед теми, кто оставался там. В какой бы неправедной войне они ни участвовали.

Он был счастлив там. Он впервые был счастлив здесь. И сейчас, думая о предстоящей войне, он был уверен, что для него – единственного на десятки тысяч среднестатистических граждан продуваемого весенним слякотным ветром у парапета Москвы-реки, судьба сделает исключение. Он, никогда не веривший ни в бога, ни в дьявола, верил в любовь как в высшую, наконец дарованную ему справедливость. И, веря в справедливость и молясь на нее, он хотел только одного: не быть убитым.

Сейчас в нем не было страха. Ни перед чем.

…Переправляя отряды моджахедов в район Камсурга, «духи» не могли не учитывать того, что рано или поздно разведка противника обнаружит переправу и базовый лагерь боевиков. Располагая разветвленной сетью агентуры и возможностью скрытого визуального наблюдения в местах сосредоточения пограничных частей и вертолетных площадок, моджахеды определяли цель, численность, вооружение и приблизительный маршрут следования групп.

В дальнейшем, используя новейшее радиотехническое оборудование, они без труда выходили на закрытую волну десантно-штурмовых групп и в зависимости от обстоятельств принимали решение: вступать в огневой контакт из засады или отвести свои мобильные отряды на заранее подготовленные позиции.

И хотя за все время пути группа Истратова ни разу не вышла в эфир, соблюдая режим полного радиомолчания, они ее вычислили.

За несколько дней до переброски многочисленных подразделений моджахедов из Камсурга в глубь Таджикистана на пути вероятного продвижения противника было оборудовано несколько хорошо замаскированных «секретов» – в сложившейся обстановке, с учетом наличия у российской стороны авиации и дальнобойной артиллерии, «духи» не могли допустить срыва столь долго и тщательно разрабатываемой операции.

Три моджахеда лежали в камнях с ночи. Старший, лет сорока, с черным, дубленым испепеляющим южным солнцем лицом, и двое молодых, больше с юношеским пушком, чем с бородами, суетливых, готовых к любому безрассудству…

Во время афганской войны они были еще детьми, и потому в этой новой схватке с «неверными» им очень хотелось отличиться, покрыть себя неувядаемой славой, и теперь, первым обнаружив группу Истратова, один из них, не дожидаясь решения старшего, непроизвольно потянулся за подсумком, в котором лежали выстрелы к гранатомету, и расстегнул его…

Заметив это движение, старший что-то гортанным шепотом выкрикнул на фарси, замахнулся на молодого рукой и, отодвинув его в сторону, занял позицию среди камней.

Мимо него по узкой горной тропе усталым, сбивчивым шагом шла группа пограничников. Беззвучно пересчитывая людей губами, отмечая про себя количество вооружения, он неожиданно подумал о том, сколько раз, держа палец на спусковом крючке, ему приходилось смотреть в спины русских солдат. Сколько раз приходилось стрелять в эти заведомо обреченные спины, и почти никогда – в лицо…

Сейчас, глядя вслед уходящей группе, понимая, что, скорее всего, именно она вырезала пост у Шурупдары, в нем, как ни странно, не было чувства отмщения. Пятнадцать лет опустошающей военной работы сделали свое – ему больше не хотелось убивать.

И хотя он сознавал, что за него это сделают другие, и Аллах в эти минуты отвернулся от него, он впервые был рад тому, что не примет участия в предстоящей расправе.

И когда последний, замыкающий боец отдалился метров на триста от поста наблюдения, он включил рацию и, выйдя по закрытой связи на базу, устало и отрешенно произнес в эфир:

– «Устод», «Устод», я «Пахловон». Как слышишь меня? Прием.

– «Пахловон», я «Устод». Слышу тебя хорошо. Прием.

– Через меня прошли тридцать «зеленых» [12]. У них тридцать АК, три пулемета Калашникова, четыре РПГ-7 [13], двенадцать «мух», три «шмеля» [14]… Идут в вашу сторону. Как понял? Прием…

И все-таки выпить было необходимо.

Левашов постучал в закрытое окошко коммерческой палатки. Окошко отворилось. Из переполненного чрева палатки потянуло теплом, запахом дешевого ликера, однообразными переливами знакомой мелодии.

«Опять “Эммануэль”… – без труда угадал мелодию Левашов. – Вот национальная катастрофа…»

В сумеречном свете возникла одинокая фигура продавщицы.

– Шкалик коньяка и шоколадку, – попросил Левашов. И передумав, добавил: – два шкалика…

На липком картоне, среди груды пивных пробок и использованных чеков, появились два шкалика коньяка с вызывающе косо наклеенными этикетками и не менее сомнительного качества импортная шоколадка.

Левашов положил деньги на прилавок, оглянулся: на город ложился туман. Он спускался с Воробьевых гор на купола Новодевичьевого монастыря, стелился по темной поверхности реки.

Как он будет в тумане? Один, у стылой мертвой реки…

– Может, выпьешь со мной? – спросил он у продавщицы. – А-то на улице как-то…

– Заходи, – вяло предложила она.

Левашов с трудом протиснулся в узкую боковую дверь палатки, сел на пластиковый ящик из-под бутылок.

Продавщица поставила стаканы, Левашов сорвал пробку с бутылки, разлил коньяк.

– Будь здорова.

Выпили. Левашов поморщился, запил стаканом воды.