Спящие от печали - Вера Галактионова Страница 69

Он остановился тоже, запыхавшийся, потный и смущённо-сердитый. Но вдруг запрыгал на одной ноге, а потом сел в пыль протоптанной коровами тропы и с обезьяньей ловкостью вытащил занозу из пятки. Оля присела на корточки, быстро послюнила щепотку пыли и хотела поскорее залепить его ранку. Мальчик с силой оттолкнул её руку и теперь сидел, насупившись, подвернув ногу пяткой кверху.

– Ты – кто? – недовольно спросил он Олю.

Она пожала плечами и вытерла грязные пальцы о подол. Мальчик поднялся, крутнулся на больной пятке – и пошёл к улице, глядя себе под ноги.

– А ты – кто? – смело крикнула Оля ему вслед.

Мальчик обернулся и задумался. И тогда Оля, разбежавшись, что было сил, обогнала мальчика и оказалась далеко впереди, необычайно гордая тем, что теперь ему уже никогда её не догнать!..

Больше Ольга не видела его. Но лишь являлось слово «любовь» – в книге ли, в мыслях ли – как тут же возникал перед глазами неотвязный мальчик с рассечённой бровью, возникал всю жизнь. Годам к шестнадцати Ольга уже люто ненавидела его, привязавшегося к слову и не дававшего никакой возможности думать про это – про таинственное и главное. Пока не поняла, что бороться с мальчиком из детства бесполезно: нелепый, настырный, надоевший образ его был так же неистребим, как само слово «любовь».

Ольга вышла из воды, взяла босоножки и сарафан.

– Вы совсем не хотите говорить со мной? – спросил Игорь.

Обходя его, Ольга влезла на валун, перескочила на другой. Но Игорь кинулся к ней и подал руку. Она шагнула в сторону от руки, чуть не упала и порезала ступню о ракушку.

– Можно, вам помогу – я? – спросил Ваня со скалы.

– Нет. Нельзя, – ответила Ольга, морщась от боли. Она сунула ноги в босоножки и, прихрамывая, двинулась вдоль берега.

– А хотите – я один вас провожу? – спросил Игорь, нагоняя Ольгу. – А его… вызову на дуэль?

Ольга остановилась.

– Вызовите друг друга – на дуэль! – сказала она. – Немедленно. И выстрелите друг в друга одновременно. Я бы очень вам желала, чтобы вы оба не промахнулись.

Уже в одиночестве она добралась до калитки. Прошла через прихожую, мимо распахнутой двери. Армяне сидели с чашками в руках. В доме стоял запах кофе. Женщины в тёмном не было видно. Ольга подумала, прихрамывая на ходу, что у армян, должно быть, траур. Ещё она подумала, что бабушка Нюра старая и как бы не умерла.

Бабушка Нюра писала не чаще раза в год – одно и то же и без знаков препинания: «А ты время на письмы не тратила ба толку в них нету никакова не вижу я читать что бумагу переводить и переливать из пустова в порожне разве захворашь пропиши а так не забивай себе головушку жалей её маненько а то сума быстро сойдёшь».

Ольга вспомнила маленький, всего в одну комнату, деревенский дом, огромную печь, на которой можно было читать, подложив под голову сушившиеся валенки, – к запаху шерсти примешивался слабый, горьковатый запах печной гари. Там царила тёплая, дремотная, чуть душная темнота – свет проникал скупо, по самому краю, и в сумерки приходилось держать книгу на весу, ближе к свету.

Бабушка Нюра ходила неслышно и не прерывала Ольгиного занятия, даже если видела, что Ольга не читает, а часами смотрит поверх книги на мохнатую от копоти печную заслонку. Никто не мешал вольному, немного вялому течению мысли в Ольгиной детской голове, никто не торопил её и не поучал. И в своей взрослой жизни, не думая о том вовсе, Ольга старалась оградить себя от всяческих поучений и сохранить плавный, непрерывный ход раздумий, ревниво оберегая эту непрерывность и любя её.

Все эти последние месяцы в Москве Ольга мало работала и много смотрела на Эдуарда Макаровича: она не привыкла думать при посторонних. А Эдуард Макарович никуда, кроме как в институт, не уходил…

Ольга посчитала, сколько лет она не была в деревне. Выходило – девять. За квартиру было заплачено на три недели вперед. Ольга собрала чемодан и поставила его в прихожей.

Она собиралась сказать армянской семье, что уезжает, и чтобы хозяин, живший в центре города, не беспокоился. У порога большой комнаты, перед распахнутой дверью, она простояла довольно долго, разглядывая поочерёдно вскинутые одинаковые чеканные тёмные профили. Армяне сидели в своих строгих костюмах, и ни один из них так и не шелохнулся за длинным овальным столом. Безмолвная женщина стала бесшумно подавать кофе. И Ольга ушла, никому и ничего не сказав.

На пути к вокзалу она сделала небольшой крюк – там, где она купалась, стоял по колено в воде большой краснотелый мужчина, боязливо приседая и не решаясь окунуться. Увидев стоящую на берегу Ольгу, мужчина замер – и с плеском сел на дно, глухо выкрикнув: «Эп-п?!»

Потом его выкрик долго возникал в ушах, как досадное эхо действительности, в основном – никчёмной.

В деревушку, спрятавшуюся в глубокой ложбине меж холмами, поросшими могучим сосняком, автобус спустился к полудню. Из окна, со своего сиденья, Ольга узнавала дома, и улицы, и пруд, только всё это казалось сжавшимся и уменьшенным по сравнению с тем, что было прежде.

Она вышла на автостанции и побрела по кривой безлюдной улице, по которой возвращалась когда-то после уроков. Выходило, что от автостанции и школы, не видной сейчас за домами, рукой подать до бабушкиной избы. Однако Ольга-школьница – угрюмая девочка, скособочившаяся от тяжести портфеля, – возникла тут же в памяти вовсе не с этой дорогой, а со своей – бесконечно долгой, хотя и улица, и дома были те же…

Ей не встретилось ни души. Дремала под солнцем чистая травка-муравка вдоль тропы. Буйно цвели у заборов высокие шершавые лопухи. Где-то вдалеке, на другом конце деревни, визжала механическая пила. Только у самого поворота, около недавно отстроенного каменного дома, мужчина лет пятидесяти со скрежетом сгребал совковой лопатой щебёнку и строительный мусор.

– Грех – завтра работать-то! – сказал мужчина Ольге, опершись на лопату. – Вознесение. Большо-о-ой праздник!.. Грех.

Он вздохнул, отёр пот со лба и снова принялся подгребать мусор к куче.

Ольга завернула за угол и оказалась прямо перед избой бабушки Нюры – оставалось пройти по буграм развороченной земли, по затоптанной доске, перекинутой через канаву: улица была перерыта. Но что-то остановило Ольгу. Она опустила чемодан на траву и почувствовала спиною чей-то пристальный, сильный взгляд.

Окна избы позади неё были растворены. Обернувшись, Ольга увидела совсем близко, на расстоянии трёх шагов, старуху, стоящую в своей комнате перед подоконником. Старуха смотрела на Ольгу, сощурясь, и крепко прижимала к груди детскую розовую лейку. Не узнав Ольгу, она снова принялась за дело – на подоконниках перед нею теснились в ряд глиняные горшки с неправдоподобно толстыми блестящими оранжевыми цветами, со зловеще-зелёными зубчатыми листьями. Старуха торопливо поливала их и тревожилась, щупая время от времени землю в горшках, и сокрушённо качала головой: земля казалась ей сухой.

Цветы во всех горшках были одинаковые – искусственные, из грубой крашеной жести, заботливо и глубоко воткнутые в землю… Старуха наклоняла детскую лейку, вода лилась тонкой экономной струёй – разбрызгиватель с лейки был снят или потерян, – и переходила от окна к окну. И снова тревожно и торопливо ощупывала землю, прежде чем полить.