Три позы Казановы - Юрий Поляков Страница 7

А поцеловались они за всю смену только раз, во время вожатского костра, разведённого на Весёлой поляне. Она вдруг взглянула на него так, что он всё сразу понял. Посидев немного со всеми, они, не сговариваясь, незаметно ушли в лес, в темноту, подальше от пьяных голосов, гитарного скрежета и огромных пляшущих теней. Из ночной глубины леса костёр казался огненной птицей, бьющейся в решётке чёрных стволов и веток. Львов тихо обнял её и поцеловал. Губы у неё оказались мягкие, нежные и доверчивые. Она пахла дымом и духами. Потом, много лет спустя, он случайно выяснил, как они называются. «Сигнатюр». Львов даже подарил такой флакон жене к 8 Марта, но ей духи не понравились. А может, почувствовала что-то. Жёны чуют другую женщину, даже прошлую, даже позапрошлую, лучше, чем таможенный сеттер наркотики.

После поцелуя она, отстранившись, долго-долго смотрела ему в глаза и наконец спросила:

– Ты меня любишь?

– Да, люблю.

– И потом будешь любить?

– Боже… Ника… Конечно… – задохнулся Львов.

Он почувствовал: в этом робком «потом» уже очнулось и распустилось вечнозелёное слово «любовь». Накануне отъезда Ника сама подошла к нему и назначила свидание возле гипсового трубача ночью, после прощального костра. Львов даже не слышал её шагов, а только уловил запах «Сигнатюра» и ощутил, вздрогнув, как её лёгкие ладони легли ему на плечи. Он обернулся, их дыхания встретились-сначала дыхания, потом руки, губы, тела… Под платьицем у Ники не было ничего, кроме бездны женской наготы. Они любили друг друга прямо на мшистой земле, шатавшейся и кружившейся под ними. Любили прямо у подножия гипсового горниста, беззвучно трубившего в ночное небо гимн их невозможному счастью, которое в единый миг пронзило их обоих, как пронзал копьём суровый ветхозаветный пророк иудеев, обнимавших чужеверных дев.

Потом они лежали недвижно и смотрели на звёзды.

– Ты знаешь, что это? – спросила она, показывая на млечное крошево, рассыпанное по горнему тёмно-синему бархату.

– Что?

– Каждая звезда – это любовь. Когда любовь заканчивается, звезда падает. Вон видишь – полетела! Это кто-то кого-то разлюбил…

– Я тебя не разлюблю!

– Я знаю…

– Я тебя очень люблю.

– Я и это знаю…

– Не уезжай!

– Не бойся! Я к тебе приеду. Скоро! Съезжу только к родителям. Мама болеет…

– А где живут твои родители? – Львов почувствовал щемящую странность своего вопроса.

Он обнимает тело самой близкой, навеки ему теперь принадлежащей юной женщины, а сам не знает даже, где живут родители! Чудовищно…

– В Анапе.

– Это у моря?

– Прямо на берегу! Представляешь, мы сможем там отдыхать. Без всяких путёвок. Я хочу, чтобы однажды мы сделали это в море, ночью…

– Я тоже… Я тебе буду звонить.

– Мне некуда звонить. В Анапе у нас нет телефона. А в общежитии вахтёрши никогда не позовут, особенно если мужской голос. Вредные.

– И много у тебя было мужских голосов? – с болезненной весёлостью спросил Львов.

– Ах, паршивец! Он ещё спрашивает! Как будто не понял! – смешливо возмутилась Ника и тихонько шлёпнула его ладонью по губам.

– Я тебе буду писать! – пообещал он, привлекая её к себе.

– Пиши…

Внезапно она рывком села и оттолкнула его. Львов испугался, даже обиделся.

– Здесь… здесь кто-то есть! Кто-то смотрит на нас… – задыхаясь, прошептала Ника, испуганно вглядываясь в тёмные силуэты кустов и прикрывая грудь скомканным платьем.

– Нет здесь никого. Мы одни. Все спят…

– Правда?

– Правда!

– Извини! Мне показалось… – Словно ища прощения, она заставила его лечь и нежно склонилась над ним.

Вернувшись домой, он ждал её звонка. Подбегал к телефону, но каждый раз это была не она. Написал несколько писем на адрес общежития, который Ника оставила ему перед разлукой. И получил ответ от коменданта общежития по фамилии Строконь. На тетрадном листке в клеточку от руки, буквами чёткими и почти печатными сообщалось, что такая-то «из списков проживающих студентов выбыла в связи со смертью, наступившей в результате авиационной катастрофы, случившейся при посадке самолёта местной линии в аэропорту Анапы…» Далее шла затейливая подпись и круглая фиолетовая печать. Эта печать на клетчатом, неровно оторванном тетрадном листе поразила Львова в самое сердце. Он зарыдал и проплакал до утра.

Прошло лет десять. Он был уже женат. И однажды ему приснилась Ника. Она недвижно стояла возле гипсового трубача в парадной форме пионервожатой: тёмно-синяя юбка, белая блузка, алый галстук на груди и пилотка-испанка на голове. Девушка молчала, но её глаза пытались сказать что-то отчаянно важное. Львов проснулся от страшного сердцебиения и ощутил в воздухе запах «Сигнатюра». Он пошёл на кухню выпить воды и, случайно глянув на отрывной календарь, обнаружил: завтра день их последнего свидания и первых объятий.

С тех пор каждый год в этот день он приезжает сюда, к гипсовому трубачу, к этому памятнику своей первой и, кажется, единственной любви…

– Знаете, Кокотов, когда-нибудь я напишу книгу о моих женщинах и назову её, допустим, «Томные аллеи». Как вам заглавие?

– Неплохо…

– Но вот беда: писать-то я как раз и не люблю.

– Жаль, я бы почитал…

– Сделаем так: я буду рассказывать, а вы записывать…

– Но…

– Тогда слушайте! У нас в ОБВЕТе…

– Где?

– В отделе обслуживания ветеранов кино, в ОБВЕТе, работала интересная девушка. Назовём её, кстати, Ветой. Так, ничего себе. Я пробовал: пикантно. Она страстно хотела выйти замуж за иностранца. А, как известно, самые темпераментные и безоглядные среди чужеземцев – итальянцы. И тогда Вета пошла на курсы итальянского языка, окончила их, стала подрабатывать гидом – и, конечно, приглядываться. Пару раз ей попадались какие-то никчёмные работяги в новых, специально для поездки в Россию купленных малиновых башмаках. Потом встретился сицилиец, необыкновенный любовник, который жил у неё две недели и прерывал объятия лишь для того, чтобы узнать счёт на чемпионате мира по футболу. Он очень хотел жениться на Вете, но развестись не мог, ибо состоял в браке с дочерью крупного палермского мафиози, и стоило ему лишь заикнуться, как, сами понимаете, ноги в лохань с цементом-и на дно к крабам…

В общем, Вета стала тихо отчаиваться, как вдруг её приставили переводчицей к миланскому королю спагетти, прилетевшему в Москву для организации совместного производства макарон. Назовём его для разнообразия Джузеппе. Он влюбился в неё так, как только способен влюбиться пятидесятилетний мужик, отдавший всю свою жизнь макароностроению и семье. До безумия! Он снял ей квартиру, осыпал подарками, а когда узнал, что она собирается замуж (роль жениха по старой дружбе исполнил ваш покорный слуга), сразу сделал ей предложение, от которого она не смогла отказаться. Джузеппе был счастлив и, подарив ей бриллиантовое кольцо, улетел в Милан улаживать дела. Там у него имелись жена и трое детей, а развестись в Италии почти так же трудно, как у нас в России двум голубым пожениться. Пока…