Женские убеждения - Мег Вулицер Страница 7

Похоже, людям действительно не хватало этого призыва – в том числе и всем тем женщинам, которые подались на Уолл-Стрит и только нажили себе проблем. Женщины способны прорваться, заявляла Фейт: они могут образовывать кооперативы или, как минимум, менять существующие порядки в своих собственных фирмах. А мужчинам, добавляла она, не помешает толика очарования, чтобы уравновесить привычную жесткость с новой мягкостью. Равновесие – ключ ко всему, считала она. Книгу допечатывали постоянно, хотя для каждого нового издания ее приходилось капитально перерабатывать.

Поскольку интервью Фейт давала внятные, по делу и по сути, ей выделили собственное время в ночной телепрограмме «Резюме», где она интервьюировала других: иногда она приглашала мужчин-сексистов, а они по причине непомерного тщеславия даже не понимали, почему именно на них пал выбор. Они появлялись на экране, время от времени надували щеки и отпускали одиозные замечания, а она остроумно их поправляла – или без всякого труда ставила на место.

Но, хотя интервью Фейт пользовались популярностью, к середине девяностых программа закрылась. Фейт тогда все еще писала книги, но продажи у них были так себе. Она продолжала публиковать довольно скромные продолжения «Женских убеждений» (последнее, вышедшее в конце девяностых, было посвящено связи женщин и новых технологий и называлось «Убеждения в электронных письмах»). В итоге Фейт совсем перестала писать книги.

На самых ранних фотографиях, которые удалось отыскать Грир, Фейт Фрэнк, высокая стройная женщина с длинными темными вьющимися волосами, выглядела трогательно молодой, открытой. Один снимок запечатлел ее на демонстрации в Вашингтоне. На другом она оживленно жестикулировала в студии одной из программ – тех круглых столов, посвященных культуре, которые выходят в эфир поздно ночью: гости на белых крутящихся стульях, в расклешенных джинсах, непрерывно курили и орали. Фейт вступила в эфире в дебаты с упертым женоненавистником писателем Холтом Рейберном. Он в тот вечер попытался ее перекричать, но она отвечала ему невозмутимо и логично – и в итоге одержала верх. История попала в газеты, в итоге именно после этого Фейт и пригласили на роль ведущей в «Резюме». Еще на одной фотографии она держала в слинге младенца-сына и разглядывала макет журнала через головку, которую ребенок еще едва держал. Фотографии сменялись все более и более поздними, а Фейт Фрэнк оставалась все такой же элегантной и блистательной в сорок, пятьдесят, шестьдесят лет.

Почти на всех фотографиях на ней были высокие сексуальные замшевые сапожки – ее собственный символ. В сети нашлись интервью и профили; в одном месте упоминалась ее «поразительная несдержанность». Фейт, похоже, действительно легко раздражалась, причем не только на писателей-женоненавистников. Судя по описанию, она была женщиной доброй, но не лишенной слабостей, порой вздорной, но неизменно великодушной и обаятельной. Впрочем, к тому моменту, когда она приехала читать лекцию в колледже Райланд, ее уже воспринимали как персонажа из прошлого, о таких часто говорят с восхищением и особым тоном, которого удостаивается не всякий. Фейт была своего рода фонарем, горевшим непрестанно, даровавшим спокойствие.

Когда вечером Грир с Зи явились в церковь, заполнена она была всего на две трети. Погода для осени выдалась особенно гнусная, поднялась метель, в зале ощущался запах и дух школьной раздевалки: полы скользкие, влажные, все ищут, куда пристроить отсыревшую верхнюю одежду, в итоге скатывают ее в ком и неловко прижимают к себе. Многие студенты пришли потому, что их к этому обязали преподаватели. «Она сильно повлияла на многих людей, в том числе и на меня. Сходите обязательно», – предупредил один преподаватель социологии с легкой угрозой в голосе.

Лекция должна была начаться в семь, однако, как выяснилось, водитель Фейт заблудился. Указатель на въезде в Райланд был настолько неброским, что его можно было принять за рекламу частного педиатрического кабинета. В 19:25 снаружи поднялась какая-то суета, внутрь ворвался поток влажного ночного воздуха, двустворчатая дверь распахнулась, вошло несколько человек. Впереди – ректор колледжа, за ним декан, потом еще кто-то: все возбужденные, в плащах и нелепых шляпах. А потом, с непокрытой головой, удивительно узнаваемая, в зал вступила Фейт Фрэнк в сопровождении еще нескольких сопровождающих, включая проректора, и остановилась, разматывая кроваво-красный шарф. Грир следила, как раскручивается виток за витком – шарф фокусника длиной с реку. Щеки у Фейт горели так ярко, будто ее только что отхлестали по лицу. Волосы представляли собой все ту же массу темно-каштановых кудрей, что и на фотографиях, а когда она ими встряхнула, вокруг, будто россыпь атомов, разлетелись снежинки.

На фотографиях прошлых десятилетий у нее было выразительное участливое лицо с прямым изящным носом. Она обвела взглядом скромную аудиторию – блистательная, значительная персона, притягательная, дружелюбная и любознательная – и Грир все гадала, какой, с ее точки зрения, выглядит церковь – наполовину пустой или наполовину полной.

Вошедшие быстро расселись в первом ряду, а потом ректорша, плотно втиснутая в цветастое платье, встала за кафедру и восторженно приветствовала гостью, прижав ладонь к сердцу. Наконец Фейт Фрэнк поднялась на ноги. Ей было шестьдесят три, и она выглядела очень внушительно в темном шерстяном платье, облегавшем ее долгий крепкий торс; разумеется, были на ней и замшевые сапожки. В данном случае – светло-серые, хотя у нее и по сей день была коллекция сапожек самых разных цветов, которые повествовали всем и каждому о том, что когда-то она была сногсшибательна, неотразима – и такой же, вероятно, осталась. На пальцах обеих рук виднелось по несколько крупных колец: витое серебро и блестящие камни. На лице – ни тени смущения или беспокойства, при том что она опоздала на собственную лекцию.

Первым делом она улыбнулась всем сразу и произнесла:

– Спасибо, что пришли несмотря на снегопад. Это особенно радует.

Ее приятный горловой голос звучал необычно и притягательно. Она несколько секунд помолчала – будто прямо на ходу придумывала, что бы такое сказать. Конспекта у нее не было. Видимо, станет говорить «из головы» – для Грир такое было немыслимо, поскольку вся ее насыщенная академическая жизнь до сих пор была обильно уснащена папочками, цветными разделителями и маркерами, из-за чего все ее учебные материалы приобретали цвета двух разных видов лимонада: канареечного или розового.

В Макопи у Грир не было знакомых, хоть чем-то похожих на Фейт Фрэнк. Уж точно на нее не походили и ее неряшливые бестолковые родители. Кори за свою недолгую жизнь в Принстоне успел повидать людей, которые много путешествовали и которым довелось общаться с персонами видными и светскими. Но в жизни Грир никого такого не было. Если честно, она даже не задумывалась о том, что такое бывает.

– Просто взрыв мозга, – призналась она на следующий день Кори.

Фейт произнесла с кафедры:

– Каждый раз выступая в колледжах, я встречаю молодых женщин, которые говорят: «Я не феминистка, но…» Они имеют в виду: «Я не считаю себя феминисткой, но хочу, чтобы мне платили столько же, сколько и мужчинам, хочу равноправных отношений с мужчинами и, разумеется, хочу равных прав на сексуальное удовольствие. Я хочу жить хорошо и по справедливости. Я не хочу, чтобы мне мешало то, что я – женщина».