Низший пилотаж - Баян Ширянов Страница 7

Подбитые тарелки не взрываются, они просто исчезают в фиолетовых вспышках. Битва идет уже достаточно долго, но количество противников не уменьшается.

Ты не понимаешь, что же вызвало эту войну? И вдруг до тебя доходит: это же ты вызвал тарелки! Они приняли твой сигнал, как зов о помощи, или как приглашение к массовому контакту. Но, летя сюда, они не подозревали, что на Землю уже заявили свои права другие инопланетяне, которые наблюдают за нами и не допускают в свою зону никого лишнего.

Невозможно разобраться, кто из них плохой, а кто хороший, но они мочат друг друга почем зря. Ты слышишь предсмертные вопли пилотов тарелок.

— За свободу! — Кричат они в последней агонии. Но за чью свободу гибнут те и другие?

Осознание того, что именно ты послужил причиной этой бойни, пронизывает тебя, как раскаленный штырь. Тебе становится страшно. Ведь кто бы ни победил, тебе будет представлен счет за погибшие жизни!

— Остановитесь! — Издаешь ты телепатический вопль. — Прекратите!

Но тебя никто не слушает. Бой продолжается. Тарелки летают уже в земной атмосфере, со свистом рассекая воздух над твоей головой. Никто не хочет идти на компромисс. Война до победы!

И тут ты слышишь еще один звук. Механический, скрежещущий. Так идут танки по асфальту.

Это наши войска заметили свистопляску инопланетян и разворачиваются в боевые порядки! Небо прочерчивают лучи прожекторов противовоздушной обороны. Летающие тарелки попадают в них, вспыхивают на мгновение серебристыми боками и уносятся прочь, стреляя фиолетовыми искрами.

Грохот разносится отовсюду. Тебе кажется, что танки и ракетные установки прут по парку прямо на тебя, ломая деревья и готовясь к массированной стрельбе.

Мимо тебя проходит мужик с овчаркой. Он не знает, что Земля уже обречена. Гнев инопланетян сотрет с нее все живое.

И вот, наши начинают стрелять.

Бух! Бух! Бух!

Грохочет крупнокалиберная артиллерия.

Вз-з-з! Вз-з-з! Вз-з-з!

Устремляются в небо противовоздушные ракеты.

Спаниель на поводке обнюхивает твои ноги. Поводок держит его хозяйка, девушка лет двадцати. Ты с грустью провожаешь ее глазами. Ей ведь больше не удастся поебстись, а сам ты на это не способен, даже мысленно.

Ты встаешь и медленно плетешься домой по утренним дворам, удивляясь тому, как военным удалось замаскировать огромное количество тяжелой техники. Дома ты разбираешь постель и ложишься спать, почти уверенный в том, что больше не проснешься.

Когда пишешь терку, главное не то, что выписываешь, а фамилия больного. Впрочем, попадаются некоторые грамотеи, которым лень заглянуть в толстого Машука. Вот они и пишут «Sol. Ehpedrini», стремая тем самым и себя и драги.

Да, чтобы получить этот самый Эх! Педрин! надо постараться. Напишешь «больной Иванов», и сразу понятно, что это поддельная терка. И фамилия Хуеглотопер тоже не по-хорошему бросается в глаза, заставляя дибить обладателя этой фамилии, или его родственника, ибо сам гражданин Хуеглотопер не соизволил прийти за своим лекарством.

Дальше. Лучше всего писать хохлов. Иванько, Бегунько, Лещенко. У них, блядей, не поймешь по фамилии, мужик это или баба. А значит, стрему меньше.

Но иногда случаются накладки. Пишет некто фамилию больного — Клочко. Рука у него срывается и вместо Клочко получается Клочкед! Вот и погоняло.

С торчками, вообще, частенько хохмы происходят. Напишет кто-нибудь так, для прикола: больной Эпхман. А терку берут и отоваривают! В следующий раз наркоша совсем наглеет и появляется больной Перви́тин. А за Первитина торчка и берут в менты. Не наглей!

С врачами тоже на все так просто. К примеру, во врачиху Машину Коленику Ввеновну никто не поверит. Зато если на терке стоит печать врача Семаря-Здрахаря, ее почему-то берут.

Неисповедимы терочные пути! Неисповедим Великий Джефой Путь!

Или так иногда бывает, скажет кто-то: «На, вот, настоечку!» А второму возьмись и приглючься: «Навотно Стоечко». Кто такой Навотно Стоечко? Врач. Он эфедрин выписывает. Причем всем подряд. Да и сам не против его употребить.

Прозвучит: «Скидай костюмчик». А получится Седайко Стюмчек.

Правда, некоторые врачи бывают совершенно глюкие, непонятно откуда пришедшие. Вот Шантор Червиц. Как он появился? Загадка. Или Чевеид Снатайко. Тоже таинственная личность. Блим Кололей. При этом имени проскакивают какие-то ширяльные ассоциации, но что конкретно? Не понять.

Но всех этих врачей объединяет одна страсть. Очень они любят психостимуляторы. И выписывать, и потреблять. Понравится какому-нибудь безымянному торчку врач, вот он с ним и сотрудничает. Учится его подпись ставить, отождествляется с ним. Так и выходит, был врач, стал торчок.

А потом, по мере накопления подвигов, им звания присваивают. «Почетный астматик Советского Союза», «Заслуженный Астматик Советского Союза». Или такие: «Дважды шировой, почетный больной города Москвы и его каличных, орденоносец трех степеней „Золотого Баяна“, герой ширяльного труда Семарь-Здрахарь». После такого представления у торчков-пионеров крышняк слетает и они послушно бегут по драгам.

А Семарь-Здрахарь сидит на своей хате и ждет: не привалит ли еще какая глюка с именем?

В тот год Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко устроились работать. Они долго выбирали себе должность по вкусу и, наконец, им подвернулись места лаборантов.

Институт был учебный, а кафедра химической. И торчекозники надеялись разжиться среди завалов реактивов чем-нибудь для них пользительным.

Но, при детальном рассмотрении, никаких эфедринов, первитинов и фенаминов среди химикатов не нашлось, за исключением уксуса и марганцовки. А Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко были как раз заядлыми мулечниками, ибо винта варить пока не умели.

И потянулись занудные трудовые будни, которые каждый из них сдабривал несколькими кубами мульки.

Вот как это происходило.

В те годы фабричный эфедрин был благополучно проширян армией марцифальщиков. Без вытерки его стало не достать, да и то лишь в терочно-бодяжных отделах каличных.

И с утреца, до захода на работу, Седайко Стюмчек шел в пару ближайших драг и заказывал 20 по 3. Это значило, что к обеду добросовестные аптекари должны будут для него забодяжить двадцать кубов трехпроцентного эфедрина.

Достоинство мульки в том, что с нее практически не кумарит. Ее нужно было ширять сотнями кубов, прежде чем торчок на мульке мог просечь какие-то некайфы, типа дрожи в руках, слабости в ногах и зацикленности в мозгах, которые отказывались работать в другую сторону, нежели добывание эфедрина.

Еще одним недостатком мульки было то, что она частенько выходила перекисленной и палила веняки. Но ее подшкурное попадание не было таким болезненным, как у пришедшего ей на смену винта.