Завод "Свобода" - Ксения Букша Страница 7

На следующий день снова обед. F стоит с обходным листом. Зайди к директору. Прямо сейчас зайди. Уговаривать будет? Понятия не имею.

Ну что, товарищ F, уходим? Пасуем перед трудностями? Да какое пасуем, я наоборот. Вот в Антарктиде нужны… Техники по радиолокации… А ты почему такой нестриженый. Вот тебе двадцать копеек, сходи вон там напротив, подстригись. А завтра ко мне. В это же время. Юрий Михайлович, я не могу!.. Мне обходной лист… Что-о?! Не может он!! Живо выметайся! Завтра — здесь! Подстриженный! Мне двадцать копеек не надо, у меня есть. До завтра.

…Ну а кроме Радионяни, ещё и пивной киоск есть. Чуть подальше по Калинкиной, на углу Калинкиной и Рахметова. Называется «Три ручья» — потому что там вечно три ручья течёт, пиво, вода и… моча. А в киоске Анатолий, однорукий, ветеран войны. Привет. Что у нас F такой весёлый, да ещё и стриженый? Директор заставил. N у нас всех стрижёт. Да вот, в Антарктиду уезжаю. А-а. В Антарктиду? Серьёзно. Не наливай ему больше.

Ещё где можно выпить? Ещё можно — на берегу Екатерингофки. Там вообще купаются, но сейчас нет, сейчас апрель. До войны по Екатерингофке сплавляли лес. А после войны здесь утонул у F родной брат. Катались на коньках, провалился под лёд. И народ был, и за подмогой побежали. Утонул. А теперь F на берегу Екатерингофки пьёт иногда. Вроде как в память о брате. Хотя он и так его отлично помнит. Брат был старше на год и совершенно такой же, как F, только гораздо лучше. Так всегда получается. Которые лучше, те тонут. Которые хуже, те маются. Чем больше пьёт, тем сильнее на него накатывает. Снаружи незаметно, вроде бы F и не пьяный, всё прилично. Со стадиона «Кировец» свистки, крики: «Свобода» с Кировским играет. F тоже в футбол да, только во втором составе. Пацаны под трибунами сидят, или на дереве, растёт там тополь такой громадный… сидят, смотрят. А в первом составе нет, в первом, как говорится, класс не тот, это упорство нужно. А какое у F упорство. И дисциплина, опять-таки. И характер. (F подгребает под себя сухие листья и чиркает спичкой.) Ага. (Дымит.) А Люба? Ну, Люба что. Как говорится, ей ничего не значит. Это ты так думаешь. А она у тебя не беременная? Не знаю. Да плевать мне. Ты сначала узнай. А если не пустят. А если не пустят, всё равно поеду. К чёрту, к чёрту.

Та-ак. Подстригся — это хорошо. Теперь к делу. Я тебя не отпускаю. Обязаны отпустить, хоть тресни. Антарктида. Тебе что, деньги нужны? Так это договориться можно. Мы тебе прибавим. Да нет, не в этом дело, Юрий Михайлович. А в чём? А-а, небось с Германом опять поссорился. Слышал я про вас. Оба хороши! Да я знаю, что он прав. Со мной просто по-другому не бывает. Я думал, я у вас буду по-другому, а я и у вас тоже. Всё то же самое. Ну, а Антарктида тебя, думаешь, изменит? Да? А я так не думаю. Да я тоже не думаю. Не думаешь? А уходишь тогда зачем? А?

Ладно, Юрий Михайлович, я понял. Не отпускаете. Нет так нет. До свидания.

Стоп, F, куда пошёл? Я с тобой ещё не прощался! А ну-ка сядь! Да-а… Бери-ка ты, друг, лист бумаги. Да. И пиши. Так. Пиши: обязуюсь в течение трёх месяцев ежедневно… Так. Меня тебе видеть необязательно, отмечаться будешь у моего секретаря. Впрочем, если со мной захочешь потолковать, я тебя приму. Так. Пиши дальше. В случае неисполнения… Да, прямо так и пиши! Сволочью, F! А в случае смерти в течение трёх месяцев — на твоей могиле напишем, что ты сволочь! Через три месяца, пятнадцатого июля, встречаемся здесь, у меня в кабинете! Подписывай! В Антарктиду он собрался! Полярник!

Женщины гальванического цеха, в могучих парусных халатах, просверленных точками кислоты, просмолённых потёками, дымами, тенями, обдать кипятком и снять шкурку. G катает маленький железный ключик между большим и указательным. Что-то вы всем недовольные, вечно вы всем, дамы, недовольные. Я не могу вас понять. Вот лично я — я не могу вас понять. Может быть, потому, что у меня нет жены. Да нет, это бы вам не помогло. Вы так думаете? Вам — конечно. Под бело-ржавым потолком туман. Воздух зацветает зеленоватыми стружками, ливнями, капустным паром, грибком. Предложение поработать на выходных встречено без энтузиазма. Левая туфля порвалась, теперь, как лодка, гребёт бортом воду. Если бы я в ней плыла, то затонула бы через пять метров. Хорошо, что я в ней не плыву. Босая картонная туфля, каблуки давно сточены вкось. Вкось — это означает легкомыслие. Да, легкомысленная вы девушка, Манечка. Вы, наверно, шутите, куда мы там выйдем в субботу. (Запирает перед зеркальцем губы ещё на два оборота губной помады.) Соседи по вечерам грызут сахарную голову. А думаете, ей не хочется сладенького? Весь день бегает по коридору, а в ясли не берут, на голове какие-то болячки, да я и сама не веду — дети задразнят. Если бы ясли, она бы давно уже заговорила. Да разве это были мужчины, Кать. Это одни только слёзы, одни слёзы. Вот вы раз уж пришли, Павел Аркадьевич, а я как раз хотела сказать: мы пообедать не успеваем. А у нас производство вредное. Да, знаете ли, заходишь к вам сюда, а у вас тут как в аду. Сами вы какаду, уж могли бы, вместо того чтобы, а вы вместо этого. (Зелёный туман расступается под маслянистым, жёлтым теплом лампы на потолке.) За это, конечно, большое спасибо, но, откровенно говоря, сколько можно уже спасибо-то говорить? Я бы сказала спасибо, если бы на этаже в нашем общежитии была бы горячая вода. Плясали зимой до троллейбуса, а троллейбус битком… Нет, чулки не надо, а лучше бы распределили какие-нибудь билеты, например, в театр Оперетты. Но я не смогу в субботу выйти, я же не знала, я бы маме сказала, она бы приехала, а так она уже не успеет. Не волнуйся ты, Кать, я тоже не смогу. Вообще не-е, это уже что-то такое у нас стало делаться… Позавчера-то что было. Бежит Фрида, высунув язык. А, ты тоже была? Да. Восемнадцать деталей псу под хвост. Что? Да это не наше, это не ту поверхность обозначили, мы и протравили, а там не надо было. Во, полюбуйся, красота. Нет, я ни в какую субботу точно не пойду. Я читаю очень интересную одну сейчас книгу, какой-то молодой врач написал, там упражнения Кегеля, как стать женщиной. А я и так женщина. Взял спринцовку… Я от ужаса сбежала и родила. Нет, никогда я на такое не пойду, мне просто страшно. Дают-дают, у моей одноклассницы муж взрывник, им выдают целыми пачками, сотнями, знаешь для чего? В гандоны удобно взрывчатку порциями класть, чтобы не отмокала, когда в траншею. Павел Аркадьевич, а у вас есть дети? Ну вот, видите! А в субботу, говорят, хорошая погода будет.

Если выглянуть в окно, на асфальте сверху виден профиль огромной девушки. Это трещины на асфальте, которым залили бетонные плиты. И в голове у девушки — ещё одна бетонная плита. Девушка с плитой. Профиль не очень-то юный и не особенно совершенный. Щёка присыпана серо-зелёным. У девушек в бригаде, которая производит анодирование деталей, то есть опускает в кислоту, подержит и вынет, теперь вместо шести ванн стоит двенадцать. Если раньше кислота на кожу попадала только по неосторожности, то теперь приходится деталь из кислоты вынимать и от ванны к ванне с ней бегать, и кислота… в общем, к чему привыкли, к тому привыкли. Галина Семёновна недавно посреди цеха шлёпнулась — подумаешь, делов. Ну, упала, ну, полежала, встала и пошла работать. Если честно, это из-за скользкого железного пола. Работать так довольно трудновато. В субботу здесь находиться совершенно не хочется, и, кажется, это можно даже в каком-то смысле понять. Вот вы, Инга Алексеевна, вы нас можете понять? Я вас понимаю. (Инга, юрист, никогда не работала у гальванической ванны. Она выросла в двух комнатах с фортепиано и книгами до потолка, а потолки четыре метра. Она юрист. Она одевается в элегантные углы и тени. Невысокая, изящная, строгая женщина с негромким голосом.) Это не соответствует трудовому кодексу. Если что, мы подключим профсоюз. Ох, я вас умоляю! Пал Аркадьича вы подключите? Да он… Ой, да она… Я вас прошу, не впутывайте этих всех мужиков. Манечка. Инга Алексеевна, я вас умоляю! Только не надо, пожалуйста! Мы же совсем не… Мы не то имели в виду. Нет, нет, знаете. Это уже как в старой сказке. Один раз мы им разрешим, а на второй… Так и будут вас штрафовать. Нет, нет, надо обязательно поднять вопрос, я не буду вас называть. Ох, Инга Алексеевна, вы молодая ещё такая, вы их не знаете, они же вас. Они же.

Конец ознакомительного фрагмента