Перевод показаний - Джеймс Келман Страница 70

Я начинаю уставать от распространения, это становится все большим унижением, моя неспособность, отсутствие

Движение, ограниченное пространство, вечная исходная предпосылка. Примеры?

Я слишком поздно получил известие о его смерти. Никто не проинформировал меня раньше. Я сожалею об этом. Это неловко, если так можно выразиться.

И все же, такому, как это, помочь невозможно, существуют мысли, существует время для таких мыслей, это во время скорби, возможно, на начальном этапе периода скорби, и никто не сказал мне о его смерти, ни один не сказал, я пишу вам

Я вам пишу

Мог ли я двигать своим телом, не было ли оно изломлено. Он твой, произнес голос, исходящий непонятно откуда. Нет, не так, не было, был пол, пол, соломенный тюфяк, одеяло, и рука у меня в паху, и я пошевелился, сдвинулся на бок, а оно на мне и рука на мне, сжимающая ладонь. Очень жарко, пот и старые пласты. Если голова под одеялом, я не смогу дышать, я это знал, не смогу, задохнусь, я знал это. И опять погружаешься в сон, в какое-то подобие сна, и боль рассасывается. Если бы мне проснуться, если бы это было миновавшее сновидение, событие прошлого, из прежней жизни или, если это происходило, как долго, долгое время, а теперь и эрекция, и думаешь, это происходит, произошло, бесконечное, как сновидения, циклическое. И я снова проснулся, и рука держащая меня там, сжимает, и также я чувствовал жар от ее тела. Я едва мог пошевелиться, вытянуть конечности. О чем это меня спрашивали, о разном. Если меня спрашивали о разных вещах, я слышал их, и тогда наступал следующий момент, а я и не знал бы, пока он не следовал, а то и дольше, как долго, часы. Какие это были вопросы. Рука сжимала меня, туго, с силой стискивала, и все же я мог бы выпростать ноги, желал этой возможности, но в чем был ужас или чего я ужасался, нет не было, этого не было.

И тоже в моей памяти, и с этим ужасом, и тело сзади, кто-то, кого я знал, думал я, кого я знал, и тошнотворное чувство. Встречал ли я эту женщину, я думал, я эту женщину встречал. Что-то сейчас завершается в моей жизни, и эта, другая вещь, которую я знал, также закончилась, о которой я заботился, эта другая вещь, она тоже, это прошло, которое А если сопротивляешься. Я сопротивлялся. Пассивно, по-другому было нельзя, не шевелиться, иначе поймут, что я в сознании. Надо было отпустить себя, чтобы подготовиться. Я бы расслабился, но только чтобы подготовиться, попробуй так. Ее большая ладонь берет меня, мой маленький пенис, сжимает яички, охватывает меня, ее большая ладонь, и тискает, глаза у меня закрыты, грудь сдавлена, не могу дышать как следует, мне нужна сила, чтобы выполнить это, а мои легкие, я задыхаюсь, не ловить ртом воздух, и стрелы света у меня за глазами, искрящие, заостренные, за глазами, удушье. Моя грудь.

Это идет со слюной, мы выдаем эти вещи. Я должен был просто лежать. Вырваться на свободу я не мог. Мне предстояло умереть. Я так и говорю. Я понимал это, невозможно, говоря о бегстве, важно было контролировать нервы в моем желудке, чтобы я мог контролировать нервы в моем желудке или кислород, покидающий легкие, однако помимо этого ничего контролировать я не мог, и грудь у меня вздымалась, может быть, мои легкие разорвет, может быть, это со мной и происходит

Память, мысли о прошлых мгновениях, о доме. Мой ребенок, ее мать, мертва или жива, родители, братья, сестры. Кто теперь уже умер? Исчезновения, кто способен сказать. Позже я могу увидеть ее, мою коллегу, мою возлюбленную, быть может, много позже, но я бы увидел их. Возможно, завтра, это может быть завтра. О том, как бы все тогда было, мой ребенок улыбался бы, как тоже и мой отец, он также улыбался, мой отец. Время в будущем, не так уж и далеко, он нас не видит, а мы здесь, я с его снохой и внучкой, не видит, что мы приближаемся к дому, мы приближаемся к нашему дому. Он у окна, смотрит оттуда, вроде как вдаль, как в прошлое, не видит меня, не видит, я иду с женой и дочерью, иду с ними, мы совсем уже близко, а он нас не видит. И вдруг это мгновение, я иду к задней стороне, поглядывая, туда, сюда, а мой ребенок вприпрыжку бежит впереди, что мы в безопасности, мы живы, его сын, его внучка, сноха, моя коллега, моя возлюбленная, он видит нас, да, они идут, они идут, кричит он моей матери, они идут сюда, да кто же еще, по-твоему, твой сын и внучка, они идут в дом! Отец улыбается. Я не слышал никакого дыхания, и тело на меня не давило, но все равно опять сзади, и я погружался, сознавая о теле, казавшемся мне жестким, даже мускулистым, и все же местами дряблым, или мягким. Я гадал о ней, кто это может быть. Я видел женщину, руки сложены под грудями, а глаз на лице нет. И я сосредоточивался и различал запах, ощущал его, я бы его узнал. И тут ощущение в ступнях, в костях. Рука теперь массировала мне яички, я был благодарен, дыхание выровнялось, потом тоже покой, это тоже, я мог успокоиться так, это было возможно, тяжесть руки поперек меня, на моем боку, нет, это уже закончилось и не возобновится. Я смирился, что если это заканчивается, что может так, и все-таки было сном, или временным, вдруг это скоро закончится, скоро закончится, и я получу свободу, свобода приходит ко мне. Но для меня тогда это было, как уйти от этого, это было положение, и опасное, я всегда осознавал это, как ситуацию с большой опасностью для меня, та фигура, которая держала меня здесь, эта сила, намного сильнее меня, много больше. Если я не могу убежать, я так и останусь в этой агонии, в предсмертной агонии

перемещение, перемещение

если кто я был, кем я был, какая личность, кто я был, смещаясь сейчас в моем пространстве. Где. И я погружаюсь, и пощипывание, за глазами, вслушиваясь, слышать я мог, слушая ропот, стенание, все ощущения, и смех. Я мог шевельнуться, перевернуться на спину и тело, как мертвый груз, перевернется со мной, но что вдруг за боль, что делают с моими запястьями, эта боль, такая боль, медленно подвигается по одеялу, голова и тело здесь на мне, мои запястья, дышит на меня, и с другого бока другое тело, и теперь снова на мне, это женщина, вот это кто, ощупывает меня, я думал, что так, и потом тяжело на меня, на мои яички, сжимает меня, мои запястья. Одеяло тяжелое, я едва мог двигать его, теперь подняла надо мной, на весу, и набросила на меня. Мне осталось зарываться в него, под него, и из-под низа наружу, одеяло, проталкиваться на свободу, как может делать гусеница, вперед или назад, зарываться. Но пока только под него, пока. Я остановился, страшно и жарко, я в западне, вот я где, как жарко, как здесь жарко.

Мне снова начали стискивать плечи и я почувствовал удары, искры, бьющая боль, и в моих костях, что за боль, боль я не знаю где, не могу контролировать, вонзается в меня, я не мог контролировать, ничего не мог, мучительная боль, нечем дышать, и эта мысль о себе, мысль о себе, всегдашний примиритель, я был, всегда, что сделал мой отец, или для меня, предательство, руководители и старейшины общины, предательство, голоса могли вопить во мне, улыбка и вопль из меня, это происходит, что, может это от боли, это от боли. Я вижу мою женщину, коллегу, возлюбленную, она улыбается, солнце бьет ей в глаза, она прикрывается ладонью. Вижу, как она потирает сухость в уголке рта, потирает сухое пятнышко, у нее всегда там было такое. Ее оно не тревожило, зато меня, что это, отчего сухость. Искры налетают и отлетают, стрелы света, острые, переворачивают, где мои ноги. Другое тело, я знал, кто это был, эта личность теперь здесь, знал, кто это был, привел меня сюда, к этому, я знал, и теперь тяжесть на мне. Не двигайся, сказал он. Как будто я мог, я не мог двигаться, не мог я двигаться, это было невозможно. Он толкнул меня вперед, ладонь на моей шее, я слышал похрюкивание, но не его, я думаю, не его, с ним был еще кто-то. Он твой, и опять похрюкивание и веселье. Я не хочу его, я тебя хочу, и смех, меня ты не получишь, а его сколько хочешь, что это было, какие женщины, голова у меня свернута набок, шея свернута, словно сейчас сломается, они сломают мне шею, там кости, позвоночник, мои ноги из-под одеяла, что-то давит, эти острые концы, уколы, тычки