Черное солнце - Юрий Луговской Страница 74

Марчелло, его так назвали в честь Мастроянни, которого он ненавидел за его буржуазность и инфантилизм, посвятил Сашу во многие сферы местной жизни, о которой Саша не мог и подумать. Если он хочет хорошо и недорого одеться, к его услугам лучшие бутики Турина. Все очень просто. Надо обратиться к друзьям Марчелло — югославам, которые специализируются на добыче одежды из крутых бутиков. Как они это делают — Марчелло до сих пор не может постигнуть. Это настоящие иллюзионисты, они могут украсть костюм из совершенно пустого бутика, даже когда их пасет продавец. Они как будто гипнотизируют обслуживающий персонал. Заходят в своей поношенной одежде, правда приличной, чтобы не вызывать подозрений, а выходят в костюмах от Версаче, Армани и Гучи, на которые цены четырехзначные. Но не для себя, все, что надо, у них есть, да и не ходят они в такой одежде. Они продают костюмы, которые стоят, скажем, две тысячи евро, всего за четыреста. У них, как правило, есть постоянные заказчики. Ребята этим живут.

Саша решил, что обязательно воспользуется услугами югославов, когда поедет домой. Один такой костюмчик ему не помешает, хотя, как Марчелло понимает, он ведет другой образ жизни, он же, как и Марчелло, рок-музыкант. Но обязательно воспользуется, Саша говорил это не из вежливости. Предложение Марчелло его заинтересовало.

Что касается продуктов и алкоголя, то Марчелло не помнит, когда за них платил. Он не бедный, но платить в супермаркете — это ниже его достоинства. Он антиглобалист и ненавидит всю эту буржуазную экономику. Его воровство в магазинах — знак протеста. Причем он берет не дешевые продукты, а самые дорогие, если колбасу — то самую лучшую, если виски и коньяк, то самые крутые. Здесь уж все равно — если попадешься, то одинаково будешь отвечать за дешевый или за дорогой товар.

— Бывает, что ты попадался? — с интересом спросил Саша.

Марчелло захохотал.

— Да, один раз девушка меня поймала, но она была такая симпатичная, и мы так быстро нашли с ней общий зык, что я, чтобы ее не подводить, купил все наворованное. Это был единственный раз, когда я заплатил, а ночью она была в моей постели. Как компенсация за моральный ущерб.

— И больше вы с ней не встречались? — спросил Саша.

— Да нет, встречаемся, иногда, — вздохнул Марчелло. — Мы ведь вскоре после того случая поженились, Сильвия моя жена.

— И ты продолжаешь воровать виски и еду? — засмеялся Саша. Ему нравился Марчелло, он был очень оригинальный человек.

— Ну, конечно, продолжаю, иначе я буду не я. Просто теперь я не делаю этого в ее магазине. Какой смысл воровать у себя? А у нас в супермаркетах даже учитывается какой-то процент товаров, которые вынесут. Поэтому сильного криминала нет. У вас разве не так?

— По-моему, нет, — задумчиво сказал Саша, вспомнив мониторы в московских супермаркетах, — а вообще не знаю, надо попробовать. Но боюсь, у нас не настолько лояльная сфера обслуживания. Можно так загреметь!

— Россия испортилась, — сказал Марчелло, — мы на нее возлагали такие надежды, а она превращается, или уже превратилась, в буржуазную страну.

— А ты хотел бы жить в социалистической? — Саша начинал злиться. — Товарищ Че, команданте, да?

— Ну, конечно, — удивился Марчелло: как можно в этом сомневаться. — Ты же рокер, Саша, как ты можешь думать иначе?

— А вот так. Это только в мечтах хорошо — протест и все такое. Хорошо, когда живешь в благополучном Турине и безнаказанно выносишь «Блэк Лейбл» из супермаркета. Тебя за это не ловят не потому, что не видят, а потому, что всего полно, все в изобилии, потому что от твоей кражи не убудет, а связываться с тобой — себе дороже. А вот при социализме еще неизвестно, смог бы ты на гитаре играть. У нас Андропов в 84-м году даже черные списки составил, в которых запретил почти все рок-группы. А ты говоришь — Че Гевара… Он только на майках хорош.

Саша видел, что не убедил Марчелло, сделать это было невозможно, пока тот сам не почувствует на своей шкуре, что такое совок, не поймет, что значит жить при социализме. Сам-то он застал только конец эпохи застоя, в 84-м ему было десять лет. Но он очень хорошо помнит рассказы старшего брата и его сверстников, которые до сих пор, как они говорят, выдавливают из себя по капле раба. Он так и сказал Марчелло.

Марчелло очень понравилась эта фраза, хоть Саша произнес ее на плохом английском. Итальянец хотел узнать, как она звучит по-русски. Саша сказал. Потом вспомнил, что это кто-то из классиков. Достоевский или Чехов. Да, точно, Чехов.

— Видишь, Александр, Чехов тоже был революционер, — обрадовался Марчелло.

— Ни хрена подобного, — не выдержал Саша и сказал по-русски. — Не был он никаким революционером. Антиглобализм, это, конечно, хорошо, эффектно, но буржуазные удовольствия все же лучше, — сказал Саша, проследив за взглядом Марчелло. Он встал из-за стола и, похлопав Марчелло по плечу, прошел за кулисы.

Марчелло даже не заметил, как новый русский приятель его покинул. Он неотрывно смотрел на сцену. Аня прогнулась в пояснице и встала на мостик. Сквозь ее прозрачные темные трусики, кроме которых на теле ничего не было, просвечивал треугольник черных волос, и взгляды итальянских мужчин были устремлены только туда. «Мостик» распрямился на сцене и превратился в йоговскую «свечу». Из позы свечи Аня встала на голову, слегка покачивая сведенными вместе ногами, как тростник от ветра, под ритмы Востока, обработанные современными западными музыкантами. Потом она опять встала в «свечу», потом наклонила ноги, закинула их за голову и, стоя на плечах, медленно, чтобы не потерять равновесия, сняла кусочек материи, прикрывающий самую интимную часть тела. В зале раздался вздох, свет погас, прожекторы были направлены только на девушку, которая опять стояла в позе «свечи», на этот раз обнаженная. Через мгновение прожекторы погасли, и заиграла ария Тореадора из оперы Бизе «Кармен». Опять зажегся свет, и Аня стояла на сцене в красном платье. Раздались бурные аплодисменты, но, к счастью зрителей, это был еще не конец, и они об этом знали. На сцене появился мужчина, теперь он был полуобнаженным — это новшество группа ввела недавно, — и начал свой агрессивный танец с возлюбленной.

Саша танцевал вдохновенно, весь был в танце, стараясь прожить в нем всю жизнь и выразить всего себя через своего героя. Он как будто знал, что это его последнее выступление на сцене ночного клуба «Макамбо».

18

Гульсум позвонила Диме, потому что очень хотела этого. Что она будет делать дальше, о чем говорить — об этом она не думала. Ей хотелось верить, что она полностью откровенна с собой, но в глубине души понимала, что обманывает себя. Звонок Диме свидетельствовал о том, что в ее душе шла тяжелая борьба, и иногда та ее сторона, которая была подлинной Гульсум, прорывалась наружу. А другая Гульсум, сверхчеловек или та, которая хотела таким сверхчеловеком стать, не позволяла себе предаваться грустным мыслям о том, что ей в Москве страшно одиноко, что она уже не очень-то и горит желанием выполнять какие-то задания, хотя месть за семью входила в ее намерения еще совсем недавно.