Здесь и сейчас - Лидия Ульянова Страница 75

Долмой оказались такие маленькие штуковинки из виноградных листьев, в которые было завернуто сочное рубленое мясо. Я, уверенная, что не могу больше есть, осилила целых четыре, до того было вкусно. Может быть, меня просто подвергали изощренной пытке обжорством? Но совместная трапеза странным образом сблизила меня с Надеждой, я перестала видеть в ней врага.

– А кофе давай пойдем в библиотеке попьем, – предложила Надя. – Там тепло, можно камин зажечь. Ты пьешь кофе на ночь?

Я не пью, но ведь я не собиралась ложиться спать. Да и разница во времени делала свое дело, в России я засыпала очень поздно.

– У меня есть чудный коньяк. Хочешь немного?

От коньяка я решительно отказалась, даже от чудного – мне необходимо было сохранять трезвую голову.

Мы перебрались в библиотеку, такую же мрачную, как и остальной дом, тоже холодную. Тепло исходило лишь от ярко горящего камина, поэтому мы устроились поближе к огню. Здесь же на ковре улеглась спать накормленная Фатей Буська. Чтобы не молчать, я отметила:

– У вас интересный дом.

– Дом? – эхом переспросила Надежда. – Этот дом остался мне от мужа, построен еще до моего появления. Видишь, муж сплыл, а дом остался. Раньше дом казался мне жутким страшилищем, нелепым и безвкусным, казалось, будь моя воля, я бы все здесь переделала. Теперь же есть возможность переделать, так я привыкла, жалко разрушать.

Совершенно верно, это был типично мужской дом, брутальный и основательный. Линии в нем казались исключительно параллельными и перпендикулярными, без малейшего намека на изгиб. Но трудно было представить, чтобы та Надька, с которой я была знакома виртуально, – любительница рисовать красочных птиц и умопомрачительных тропических бабочек, – ничего не попыталась изменить в столь унылом жилище.

Надя налила себе на два пальца коньяка, Фатя принесла поднос с кофе и была вежливо спроважена спать.

– Ты больше сегодня не нужна, Фатя, спасибо. Иди к себе, дальше мы сами.

– Тогда я кошака вашего заберу. А то оставите без присмотра, а он углы обгадит, мне ж потом убирать.

– Что ты хотела узнать? – задала Надежда главный вопрос, когда ворчливая Фатима удалилась с котенком под мышкой. Мне показалось, она слегка волнуется, рука с бокалом чуть заметно подрагивала.

Вот оно, то, для чего я здесь. Вот оно, время «Ч».

– Я хочу знать, почему вы стали Верой? – Мой голос дрогнул в унисон с ее рукой.

– Знаешь, говори мне «ты», – вместо ответа попросила Надя. – Раз уж так сложилось, что когда-то мы были сестрами, мне неудобно, когда ты «выкаешь».

Мне тоже было неудобно – неудобно обращаться как к ровеснице к незнакомой женщине, годящейся мне в матери. Но на что не пойдешь ради тайны?

– Я хочу знать, почему ты стала Верой, – прилежно повторила я.

– А ты как думаешь? У тебя же должна быть собственная версия? – Она пристально разглядывала меня с улыбкой Джоконды. Казалось, она не собирается отвечать. Так, играет, рассматривая меня сквозь янтарную призму коньяка в бокале.

И в этой едкой иронии, в том, как она с упоением препарирует меня, я тоже узнала настоящую Надю.

– Да, есть. Только ты поправь, если я ошибусь. Мне кажется, что ты просто воспользовалась ситуацией, когда Любомир выстрелил в Веру. Тебе слишком хотелось уехать из страны, тебе хотелось жить в благополучной Канаде, а с Вериной смертью это стало много труднее. Только не понимаю, почему ты все-таки оказалась здесь? Не сложилось с Уолтером?

Она усмехнулась, склонив набок голову:

– Молодец, хорошая сказка…

Зазвонил телефон, отвлекая от разговора. Надя поглядела на дисплей, определяя звонившего, и поморщилась.

– Легок на помине, – с неприязнью заметила она. – Хочешь послушать?

Она включила громкую связь и ответила на звонок.

– Ну что, лахудра, скажешь? Надуть вздумала, сестренка? – Я узнала дребезжащий голос со скандальными нотками, который уже имела счастье слышать утром. – Думаешь, управы на тебя не найдется?

– Что ты хочешь? – ровно и спокойно, будто работник социальной службы, поинтересовалась Надежда.

– Что ты хочешь? – передразнил противный старикашка. – Что ты хочешь? А то не знаешь. Мне сказали, что деваха какая-то сегодня меня искала, из Канады приехала, родственница. Меня не дождалась и к тебе поехала. Что, все прикарманить решила?

– Что я решила прикарманить? – Надо отдать должное, терпению ее можно было позавидовать.

– Как что? Бабки канадские завсегда чемоданами подарки везли, да еще и доллары давали. Зашухарить решила? Так не выйдет, я все узнал. Так что давай делись.

– А нечего делить, Любомир. Ты вон бабок вспомнил, а они, покойницы, сколько уж лет как в могилах лежат. Ошибка это, никто ниоткуда не приехал. Ко мне приходила женщина, но она из Германии и по делу, так что спи спокойно, делить нечего.

Вздорный Любомир не поверил, требовал денег, пытался скандалить, но Надежда твердо завершила разговор. Положила телефон и вопросительно взглянула на меня.

– Прости, пожалуйста, я не хотела ставить тебя в неудобное положение…

– Не бери в голову, это его обычное поведение. Звонит, кричит, денег требует. Я помногу не даю, все равно пропьет.

– Но ты же не обязана ему давать, он сам еще мог бы работать…

– Я обязана, – тихо, но уверенно перебила Надя. – Я тоже виновата в том, что у него не сложилась жизнь. Он же совсем один, никому не нужен. Три раза в тюрьме сидел, семьей не обзавелся. Были раньше какие-то женщины, тоже пропойцы, да сбежали. А последний раз на свободу вышел, так совсем один живет.

Она о чем-то задумалась, что-то вспомнила:

– Ты знаешь, я тогда думала, что мама после случившегося его из жизни вычеркнет, заставит себя забыть. Мы же всегда считали, что мама должна нами гордиться. А мама единственная, кто его не бросил. Она даже в Египет не вернулась и осталась здесь. Папа вернулся – у него там хорошая должность была, а мама осталась. Все время, что Любомир сидел, передачи возила, на свидания ездила. Никогда ни словом его не упрекнула, ни разу не напомнила, что он сделал. На фабрику ее обратно не взяли на прежнюю должность, потому что она контракт с Египтом разорвала, так она устроилась на работу в химчистку. Там был график работы довольно свободный, а ей нужно было время, чтобы к сыну ездить. Ты себе не представляешь, сколько она часов в очередях провела, чтобы передачи передавать. Мне казалось, что она и про меня забыла совсем, жила только передачами и свиданиями. Да еще на кладбище часто ходила.

– Неужели мама не заметила подмены? Неужели не увидела, что ты не Вера?

Надежда пожала плечами:

– Не знаю, иногда мне казалось, что она все видит, но молчит. Сначала, наверно, в самом деле не замечала – столько всего сразу навалилось. Похороны Нади, да еще сын в тюрьме и Кира в больнице. У Киры, когда узнала, сердце не выдержало, ее на следующий день с инфарктом в больницу увезли, а через две недели мы и ее хоронили. Страшно вспомнить, что у нас дома тогда было. Мама с папой ведь только через два дня прилетели, я им даже позвонить боялась, не знала, как сказать. Представляешь, я их одна встречаю в аэропорту, жду и слова придумываю. А слов никаких не понадобилось, мама, когда меня увидела, сразу поняла, что беда случилась. Да и я зареванная, с распухшим лицом, ноги подкашиваются – разве разберешь толком, кто из дочерей перед тобой? А потом…