Здесь и сейчас - Лидия Ульянова Страница 77

Мне показалось, что в эту минуту Надя пыталась обвинить в чем-то Веру. В моем лице обвинить. И я снова увидела в исповедующейся передо мной чужой женщине ту, прежнюю, настоящую Надьку.

– Я на одних чертовых преподавателей сколько спустила! Мне же нужны были самые лучшие, меня время поджимало. Английский, чтобы уметь говорить, как Вера. Всякие другие, чтобы в этом чертовом ветеринарном институте учиться, в который ты поступила. Я этот твой кошко-собачий институт поначалу ненавидела, по ночам в подушку ревела, а потом ничего, привыкла. Даже заставила себя полюбить. Видишь, теперь я зато классный специалист, ко мне со всего города на прием едут. «Ох, Верочка Николаевна, только вы нам можете помочь!» И бизнес с нуля подняла одна, никто не помогал.

Она невесело усмехнулась. Да, совершенно точно, о другом она мечтала в юности.

– А помнишь, как мама резала хлеб? – внезапно обратилась она ко мне с вопросом. Вероятно, просто хотела разрядить напряжение.

Это было такое милое детское воспоминание, что я ответила ей легкой, понимающей улыбкой:

– Конечно! Мы еще всегда смеялись над ней за эту привычку.

Дело в том, что Марина Львовна, вышедшая корнями из белорусского села, всю жизнь старалась казаться настоящей ленинградкой, воспитанной и интеллигентной. Она научилась чисто говорить, правильно себя вести, со вкусом одеваться, разбираться в книжно-театральных новинках и только до самой смерти хлеб резала по-деревенски, на весу. Так делал ее отец, так делала мать, так резали хлеб ее предки, этот хлеб вырастившие и выпекшие. Огромный свежеиспеченный в печи каравай с румяной корочкой укладывали на левую руку, в локтевой сгиб, прижимали к груди и нарезали толстыми, мягкими ломтями, в самом конце отламывая рукой, чтобы ломоть не упал на пол. Оттого хлеб, порезанный к столу Мариной, всегда имел непрезентабельный вид – большие, неровные куски, а на срезе буханки обязательно оставался обломанный хвостик. Это тебе не тонюсенькие, идеально ровные кусочки пережившей блокаду Киры – те были нарезаны на специальной хлебной доске острым ножом, а немногочисленные крошки собраны Кирой в ладонь и отправлены в рот.

– Как я злилась на маму за этот хлеб! – призналась Надежда. – Как не возьмешь буханку, обязательно сикось-накось отрезано, кусок колбасы ровно не положишь. А теперь так не хватает того хлеба с «хвостиком».

Мне показалось, что еще немного таких воспоминаний, даже самых безобидных, и она не выдержит, заплачет. И тогда я зареву вместе с ней. А зачем? Зачем мне становиться свидетельницей чужого душевного стриптиза? Я все узнала, я перевернула последнюю страницу…

Что? Остался еще эпилог? Нет, я не хочу больше ничего знать, мне пора возвращаться в собственный мир.

– Надежда, уже совсем поздно. Можете вызвать мне такси? Я и так злоупотребила вашим гостеприимством…

– Такси?.. – Мне показалось, что она растерялась. Будто что-то мешало ей отпустить меня с миром. – Не уверена, что это возможно, но сейчас попробуем…

Она куда-то позвонила, о чем-то побеседовала – мне было плохо слышно, она отошла в глубь просторной библиотеки.

– Увы, ничего не выходит, – заявила Надя, возвращаясь ко мне.

Я насторожилась: трудно себе представить, чтобы в огромном городе нельзя было вызвать машину, пусть и поздним вечером.

– Не волнуйся, просто неудачное стечение обстоятельств, – успокоила она, прочитав беспокойство по моему лицу, – ночью была метель, сильный ветер, и старый тополь упал на дорогу. Да не просто упал, а повалил столб и оборвал провода. Мы все уже почти сутки на генераторах сидим, поэтому и в доме холодно, Фатя почти все батареи отключила. А подъезд к поселку до сих пор не освободили. Если ты заметила, то я тебя сюда кружным путем везла, туда ни одно такси не сунется, только внедорожники. Я бы сама отвезла, но, видишь, коньяка хряпнула, не рискну. Слушай, оставайся ночевать, а? У меня чудная комната для гостей есть. А утром я тебя в лучшем виде сама отвезу в город, идет? Тебе к какому часу?

Меня, по правде сказать, ничто не ограничивало: завтра последний день симпозиума, и доктор Амелунг заранее предупредил, что не собирается появляться на заседании, а проведет время в лаборатории у Павла. Мне нужно было с ними встретиться только после обеда, перед отъездом в аэропорт. И объяснение Надежды выглядело убедительным: я сама не сажусь за руль, если выпью.

Но отчего тогда мне тревожно? Что не дает покоя?

– Не знаю, как-то неловко…

– Не глупи, я же сама предлагаю. Дом большой, а гости у меня бывают редко. Я ведь люблю гостей, забыла? Люблю, когда шумно, весело… Раньше любила. А мы с тобой еще на ночь чайку попьем с плюшками. По-русски так, на кухне, а?

Мне это было несвойственно, я дома пью кофе и минеральную воду, а чай из ромашки завариваю только когда простужаюсь. И плюшки на ночь я не ем. Странно, почему я согласилась?

Надя проводила меня в гостевую комнату, вопреки ожиданиям нисколько не мрачную, ситцево-светлую, приятно теплую. На кровати стопка аккуратно сложенных полотенец и махровый халат, пахнущий лавандой. У меня возникло чувство, что комнату заранее предупредительно нагрели и подготовили в предчувствии того, что она этой ночью понадобится.

– Принимай ванну, надевай халат и приходи на кухню, – распорядилась хозяйка и, резко развернувшись, вышла.

Оставшись в одиночестве, я почувствовала смертельную усталость. Усталость и озноб, смыть которые могло лишь отменное количество горячей воды. Без такой помощи я была способна только рухнуть на кровать и моментально отключиться.

Собрав остатки сил, подобрав с постели банные принадлежности, я направилась в ванную, которая тоже, казалось, только меня и ждала: батареи горячие, воды в водонагревателе вдоволь, шампунь и гель для душа новехонькие, а пробники с хорошими кремами в изобилии.

Скинув с себя одежду, я быстро шмыгнула под горячие струйки душа и уже минуту спустя ощутила, как вода смывает с тела усталость, та скользит по коже, собираясь вокруг пальцев ног, и утекает, закручиваясь на прощание хилым водоворотом. Отменные парфюмерно-косметическое средства тоже сделали свое дело в поднятии настроения, и в халат я заворачивалась вполне бодрая и довольная жизнью. Как мало нужно человеку для счастья – толику горячей воды, немного ароматных пенных пузырьков и насколько метров махрового хлопка.

По-видимому, с Надеждой в это время происходила аналогичная трансформация – когда я прошаркала шлепанцами на кухню, она уже хлопотала над чайником, тоже в халате и с мокрыми волосами, и выглядела вполне отдохнувшей. Поставила на стол большие чашки с «кобальтовой сеточкой» – я знала, что они называются именно так, – и плетеную корзинку с самыми обыкновенными пряниками и маковыми сушками. Я не удержалась и, не дожидаясь чая, быстро цапнула сушечку, ловко расколола ее в кулаке, четвертинку бросила в рот. Хм, откуда я знаю, что с сушками нужно поступать именно так? У нас в Бремерхафене не продают сушек. Вот что нужно завтра обязательно сделать – купить для Оливера русских сушек.