Окна во двор - Денис Драгунский Страница 8

Орудийный лафет с гробом медленно ехал из Колонного зала на Красную площадь, сопровождаемый генсеками, министрами, генералами, родными и близкими, а также скорбящими трудящимися. В 12.45 по Москве, когда гроб опускали в землю, артиллерийские залпы грянули в 37 крупнейших городах. Три минуты гудел весь железнодорожный и речной транспорт. Все без исключения предприятия и учреждения остановили работу на пять минут.

Но я не о том.

Моя дочь Ирина тогда училась в первом классе. Школа ее была на улице Станиславского (ныне Леонтьевский переулок) — то есть довольно близко от Колонного зала и Красной площади.

С 12 числа шло прощание. В один из дней (скорее всего 12-го) улицу Горького перекрыли. Причем не с утра, а примерно в полдень. То есть Ира до школы добралась сама, а как обратно? Я поехал ее встречать. Взял с собой яблоко на всякий случай.

Оно-то меня и выручило.

Троллейбусы останавливались около Маяковской и дальше не шли (или уходили куда-то вбок).

У зала Чайковского стоял первый милицейский кордон.

На Пушкинской (точнее, у входа на Пушкинскую, где метро и магазин «Наташа») — второй.

После Тверского бульвара, где «Армения», — третий (наверное, дальше были еще кордоны, но мне дальше было не нужно).

Милиция пропускала граждан по паспортам с пропиской. Живешь где-то тут — проходи. Просто гуляешь — гуляй в обратном направлении.

Я подходил к милиционерам и говорил:

— Я иду в школу, забирать маленькую дочку. Вот, яблоко ей несу!

Вынимал из-за пазухи яблоко и показывал.

Они отвечали:

— Хорошо, проходите.

И вот так — три раза.

Когда мне было лет четырнадцать, я, конечно же, увлекался фотографией.

Это было прекрасно: слегка тяжелая фотокамера; наводка на резкость, диафрагма и выдержка; зарядка кассет в полной темноте; проявитель и фиксаж, круглые бачки; увеличитель, ванночки, плоские щипцы; резаки и глянцеватели…

Как всякий серьезный юный фотолюбитель, я записался в кружок при районном Доме пионеров. Это было в Дегтярном переулке. Очень близко от нашей школы.

Там была хорошая лаборатория.

Но главное, там был отличный руководитель. Сравнительно пожилой мужчина по имени Анатолий Андреевич Свинцов.

Разумеется, он учил нас выдержке и диафрагме, проявителю и фиксажу. А также композиции кадра.

Но один раз он сказал нечто очень важное.

— Что ты тут наснимал? — недовольно спросил он меня. — Вот это кто, например?

— Бабушка, — сказал я.

— Твоя?

— Моя, — сказал я.

— А это?

— А это мама с папой. А это мой кот. А это скамейка над речкой, у нас на даче есть такой вроде парк.

— Тебе, наверное, интересно смотреть на эти снимки?

— Да, — сказал я.

— Потому что там твои мама с папой, бабушка и кот?

— Конечно, — сказал я.

— А мне неинтересно, — сказал он, обращаясь уже не только ко мне, но ко всем кружковцам. — Потому что это не моя бабушка и чужой кот. А фотографировать надо так, чтобы всем было интересно. Чтоб совершенно посторонний человек сказал: «Ух ты, какая старушка замечательная! Ух ты, вот это котяра!» Понятно?

Да, да, понятно, спасибо… Я это скоро забыл.

Но сразу вспомнил, когда начал писать рассказы.

Эти слова оказались для меня главным литературным наставлением.

Ох, сколько у меня лежит разных заметок и воспоминаний, сколько недописанных кусков, а сколько я выбросил в мусорный ящик уже готовых вещей — а всё по одной-единственной причине: это никому, кроме меня, неинтересно.

Точнее, так: я не верю, что это кому-то еще интересно.

А еще точнее — раз я не верю, что это кому-то, кроме меня, интересно, — значит, меня самого это не очень-то интересует.

Круг замкнулся: как можно заинтересовать других тем, что не интересно самому?

Пока неинтересно.

Станет интересно — допишу недописанное.

А может, даже вспомню выброшенное.

Один человек рассказывал о своем детстве и своей семье очень по-разному.

Это зависело от того, с кем он разговаривал.

Людям обеспеченным и интеллигентным он говорил так:

— О, у нас был открытый дом! Отец обожал гостей! Вино, коньяк — лились рекой. Мама накрывала на стол, резала салаты…

А людям необразованным и бедным — вот так:

— Батя мой здорово пил, — говорил он с тяжелым вздохом. — Все время дружков-приятелей в дом зазывал. Мама, царствие небесное, натерпелась…

А как там было на самом деле, он уже и не помнил.

Приснилось, что я — пластический хирург. Косметолог.

Ко мне в кабинет входит мой давний пациент — молодой парень, ужасный драчун, которому я много раз зашивал и перешивал лицо. Вот и сейчас он придерживает на щеке марлевую подушечку. У него сильно рассечена щека.

— Эх, ты, боец, — говорю я. — Давай, завтра у меня операционный день, на какой час тебя записать?

— Я лучше весной приду, — говорит он.

— Это еще почему?

— Понимаете, мне весной, по моим расчетам где-то в середине марта, ломится получить серьезных п***юлей, — сокрушенно объясняет он. — Тогда и приду, чтобы уж всё сразу…

— Зачем ждать? — говорю я. — Пойди получи скорее. Вот прямо сегодня вечером пойди и получи положенных п***юлей и завтра приходи! На какой час записать?

— Нет, — вздыхает он. — Не выйдет, я узнавал. Придется ждать.

Он встает и идет к двери.

— Позови следующего! — говорю я ему в спину.

В кабинет входит женщина.

У нее прекрасное лицо, идеальная фигура, красивая стрижка. Она так красива, что я всматриваюсь в нее даже с некоторым изумлением.

— Садитесь, — говорю я. — Чем я могу вам помочь? На что жалуетесь?

— Сами же все видите и еще спрашиваете!

— Что я вижу? Я ничего не вижу.

— Вы все прекрасно видите! — возмущается она. — Вы сразу заметили!

— Что я заметил?