Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз Страница 8

Понимая, что загнан в угол, Адхам произнес:

— Только Всевышнему все ведомо!

— Книга в кладовке, примыкающей к покоям отца. Ты же видел вечно запертую дверку в левой стене его комнаты. Ключ он хранит в серебряной шкатулке в ящике ближайшего к постели столика. Так вот, книга лежит на столе в той кладовке.

Адхам тревожно вздернул брови.

— Чего ты хочешь?

Вздохнув, Идрис ответил:

— Если и осталось мне в жизни утешение, то оно зависит от того, сможешь ли ты узнать, что говорится в бумаге по поводу меня.

Адхам испугался:

— Не лучше ли прямо спросить о десяти условиях?

— Он не скажет, только разгневается. Может, и ты впадешь в немилость. А может, за твоим вопросом он разглядит истинную его причину и тогда рассердится еще сильнее. Я не хочу, чтобы ты потерял доверие отца из-за того, что хотел сделать добро мне. Он ни за что не хочет раскрывать эти десять условий. Если бы хотел, уже все бы знали. Нет надежнее способа узнать, чем тот, о котором я тебе говорю. Вернее всего будет сделать это на рассвете, когда отец прогуливается по саду.

Адхам побледнел.

— То, на что ты меня толкаешь, брат, ужасно!

Идрис скрыл свое разочарование бледной улыбкой:

— Сыну посмотреть, что отец пишет о нем в завещании, — не преступление.

— Но ты же просишь выкрасть то, что отец желает сохранить в тайне.

Идрис тяжело вздохнул:

— Когда я решил прийти к тебе, я подумал: трудно будет убедить Адхама сделать то, что противно воле отца. Однако я тешил себя надеждой: он согласится, когда поймет, насколько мне это необходимо. В этом нет преступления.

Все получится. Ты вытащишь мою душу из ада, ничем не рискуя.

— Спаси Господи!

— Аминь. Я молю тебя избавить меня от этих страданий.

Испытывая страх и волнение, Адхам поднялся с места, Идрис встал за ним и улыбнулся так, словно показывал, что сдался отчаянию.

— Я сильно побеспокоил тебя, Адхам. Мое несчастье в том, что любому человеку встреча со мной так или иначе сулит неприятности. Имя Идриса стало нарицательным.

— Как я мучаюсь оттого, что не в силах помочь тебе! Идрис подошел ближе, мягко положил руку ему на плечо и с чувством поцеловал брата в лоб:

— Во всех своих неудачах виноват я сам. И не вправе требовать у тебя больше того, что ты способен сделать. Я оставляю тебя. И пусть будет, как пожелает Господь!

На этом Идрис ушел.

Впервые за последнее время лицо Умаймы оживилось. Она с интересом расспрашивала Адхама:

— Отец раньше тебе не говорил об этом документе? Адхам сидел на диване, поджав ноги, и смотрел через окно в пустыню, тонущую во мраке.

— Никто о нем не говорил, — ответил он.

— Но ты…

— Я лишь один из его многочисленных сыновей.

— Однако управлять имением он выбрал именно тебя, — едва заметно улыбнулась Умайма.

Он резко повернулся к ней.

— Я же сказал, он никому не рассказывал.

Она снова улыбнулась, будто чтобы смягчить его резкость, и хитро сказала:

— Не бери в голову. Идрис не заслуживает этого. И разве можно забыть, как он к тебе относился?

Адхам повернулся к окну и грустно сказал:

— Идрис, что приходил ко мне сегодня, не тот Идрис, который меня ненавидел. Его полные раскаяния глаза не дают мне покоя.

С явным удовлетворением она заключила:

— Я поняла это по твоему рассказу. Поэтому-то меня так волнует это дело. Но где твое великодушие? Ты всегда был благороден.

Он смотрел в непроглядную темноту ночи, голова шла кругом.

— Какой в этом смысл?

— Но твой раскаявшийся брат просит о помощи.

— Видит око, да зуб неймет.

— Твои с ним отношения, да и с другими братьями тоже, должны быть лучше. Иначе в один прекрасный день ты останешься в одиночестве и против всех.

— Ты беспокоишься о себе, а не об Идрисе.

Она качнула головой, будто сняла с себя маску, и сказала:

— Мое право заботиться о самой себе и о том, кого ношу в своем чреве.

Чего добивается жена? И как темно за окном! Тьма поглотила даже великий аль-Мукаттам. Он молчал. Тогда она спросила:

— А ты не помнишь, ты бывал в этой комнатке?

Прервав свое недолгое молчание, он ответил:

— Никогда. Мальчишкой меня манило туда войти, но отец запрещал. Мать и приближаться не позволяла.

— Если бы ты захотел туда войти, то несомненно…

Он рассказал ей все только для того, чтобы она отговорила его, а не толкала на преступление. Ему было необходимо, чтобы кто-то утвердил его в правильности избранного решения. Вместо этого он оказался в положении человека, кричащего во тьме «караул», на зов которого вышел бандит.

— А стол с серебряной шкатулкой тебе известен? — донимала его Умайма.

— О нем знают все, кто был у отца в покоях. Зачем ты спрашиваешь?

Встав со своего места, она подошла к Адхаму вплотную и стала искушать его:

— Клянись, что не хочешь знать, что в бумагах!

— Конечно, не хочу. С чего бы? — занервничал он.

— Неужели твоя воля сильнее желания узнать собственное будущее?

— Имеешь в виду твое будущее?

— Мое и твое, а также Идриса, о котором ты так сокрушаешься, забыв его выходки!

Жена говорила то же, что и его внутренний голос. И это злило Адхама. Он посмотрел в окно, будто надеясь сбежать, и сказал:

— Против воли отца не пойду!

Умайма вопросительно вздернула подведенные брови:

— А почему он прячет документ?

— Это его дело. Что-то ты сегодня задаешь много вопросов.

Она произнесла, будто обращаясь к самой себе:

— Будущее! Узнаем свою судьбу и сделаем благое дело для несчастного Идриса. И это всего лишь заглянув в бумажку. Никто и не узнает. Клянусь, ни друг, ни враг не смогут обвинить нас в том, что у нас были дурные намерения по отношению к отцу.

Адхам залюбовался самой яркой из звезд на небосклоне. Не обращая внимания на ее слова, он сказал:

— Как прекрасно небо! Если б не такая влажность сегодня, я разглядывал бы его сквозь ветви деревьев в саду.

— Не сомневаюсь, он выделил кого-то в завещании.

— Его расположение ко мне до сих пор приносило одни лишь проблемы.