Грас - Дельфина Бертолон Страница 8

– Я не так сказала. Не сказала вор. Я сказала хищник.

– Да ладно тебе, что ты к словам придираешься. Он стоял под большим кедром и пялился на дом. А с наступлением темноты ушел наконец.

Липкое безмолвие вползло в комнату от всех этих умолчаний, стекавших по стенам, пропитанных секретами, злопамятством, истребленными воспоминаниями. Только часы с маятником тикали, словно механическое сердце, тогда как наши сердца, все вместе, словно остановились. Мать встала из-за стола, сломав своим движением застывший стоп-кадр.

– Натан, пожалуйста, займись завтра треснувшим стеклом.

После чего покинула комнату. Мы с Лиз остались сидеть, глядя друг на друга поверх огромной фаянсовой лягушки, ощетинившей зеленую спину окурками моей сестры. Через какое-то время она налила нам вина в два бокала, почти доверху, откинулась на спинку стула, будто прораб после перерыва на перекус. Подняла свой бокал, отпила большой глоток, испачкавший ей губы, и заявила как ни в чем не бывало:

– Ну что, по последнему на посошок и играем в Деда Мороза?

Рождество.

Совершенно забыл, что это Рождество. Мы только что получили престранный подарок. Наверняка отравленный. Даже у бургундского был бензиновый привкус.

Меня внезапно разбудил крик – пронзительный, двойной. Я нажал на кнопку своих наручных часов – время высветилось зеленоватым огоньком в темноте. Двадцать три минуты второго. Я вскочил и бросился вон из комнаты, нажав выключатель в коридоре. На потолке сверкнула короткая искра – и больше ничего, кроме перегоревшей нити под соломенным абажуром. Посреди коридора я резко остановился, наткнувшись лбом на шкаф. Крики продолжались, отрывисто, вразнобой. Близнецам приснился кошмар, – подумал я, но прежде я никогда не слышал, чтобы они так вопили. Внизу открывались двери – мать, потом сестра, тоже всполошившиеся, – потом послышались их торопливые шаги вверх по лестнице, голоса, обрывки разговора. С первого этажа сочился бледный свет, за моей спиной с глухим грохотом опрокидывались какие-то предметы.

Я нашел детей в постели, оцепеневших, прижавшихся друг к другу, словно они старались занять как можно меньше места. Все лампы были зажжены. На белом пуховом одеяле виднелись какие-то черные полосы, комната была выстужена, а в окна, разбитые многочисленными попаданиями, как из катапульты, влетал снег. Вокруг кровати блестели острые осколки стекла; я приказал близнецам не двигаться. Мне показалось, что дом подвергся штурму. За моей спиной подошла Лиз – что за бардак? – потом мертвенно-бледная Грас застыла на пороге безмолвной статуей в шелковой пижаме. Ее глаза без макияжа запали, как два гвоздя, глубоко вколоченные в доску, и мне показалось на мгновение, что она сейчас упадет в обморок.

– Да что тут творится?

– Мы ничего не делали, – пролепетала Солин, будто я мог обвинить ее в подобном разгроме.

Я передвигался по комнате босиком. На полу валялись куски угля, явно залетевшие сюда снаружи, – шесть овальных угольных брикетов, разбивших окно, словно бейсбольные мячи. Тяжелые краповые шторы, по счастью, были задернуты, это смягчило удар.

– Поверить не могу… – сказал я детям, запоздало испугавшись. – Вас же могло поранить!

– Нас не задело, пап.

– Не, просто отскочило на одеяло.

– Но мы здорово напугались.

– Решили, что по нам стреляют, как в войне по телику.

Телевизор. Ты всегда говорила, Кора, что запретишь им телевизор до сознательного возраста. Прости, мне это не удалось.

– Какой идиот мог это сделать? – воскликнула Лиз, подходя, чтобы осмотреть разрушения, тоже босиком, но нисколько об этом не беспокоясь. – Вот черт! Я знаю, что в сочельник все слишком напиваются, но все ж таки… Ладно, схожу за веником.

Мама исчезла из дверного проема. Лиз ушла. Слышались ее тяжелые, не очень-то женственные шаги вниз по лестнице. Хотя она весит не больше пятидесяти кило. Я порылся в сумках, достал для близнецов свитера и шерстяные носки.

– Будете спать со мной.

– Мы заболеем пневмонией!

– Да не заболеете вы никакой пневмонией. Тапочки не забудьте. Вот, Солин, надень.

Я протянул ей свитер, который она взяла решительной рукой. Колена трясло, и вовсе не холод заставлял его стучать зубами.

– Это пустяки, – сказал я, погладив его по волосам. – Просто какие-то придурки решили позабавиться.

– И не смешно нисколечко.

– Нет, коко. Совсем не смешно.

Под козырьком над входной дверью зажегся фонарь из кованого железа, болтаясь на ветру. Я подошел к окну, открыл его; последние осколки стекла выпали из рамы и со звоном разбились внизу. Дети вскрикнули. Я обернулся к ним со смехом – несколько натужным:

– Ниже уже не упадет!

Высунувшись, я заметил Лиз – в сапогах, закутанную в одеяло; она опасливо ходила вокруг, светя фонариком. Я не сразу сообразил, что она там делает. Наконец до меня дошло: она искала что-нибудь или кого-нибудь. Следы, отпечатки шагов. Но белый покров, поблескивающий в черной ночи, словно фоторефлектор, был нетронут. В заснеженном парке, там, где должны были затаиться неизвестные, чтобы попасть в окно близнецов, не было ничего. Ни малейшего следа.

Ты вернулся с навороченной электровафельницей через плечо. Подарок на мой день рождения. Я чуть не отвесила тебе оплеуху, но дети пришли в восторг; девчонка месит тесто на кухне, бирюзово-голубой лак ее ногтей колышется в такт мешалке.

Saturday Night Fever.

Сейчас ты с ними. А я здесь, дрябну в запахе плесени на стенах, среди бутылок.

Ты вернулся. Как и всякий раз, зашел в нашу спальню положить вещи. Бросил всего лишь: «А, перекрасила?» – потом снова ушел – готовить вафли. Мою прическу ты даже не заметил.

Я слышу ваш смех над моей головой, стук ее сапог по паркету, так-так, так-так, так-так, адское стаккато, ее мелкие шажки танцовщицы, такие раздражающие.

Лиз радостно вопит, секрет этого пронзительного вопля известен только ей.

Твой приглушенный голос, потом снова смех.

Это весна. Это утро, хотя трава парка покрыта инеем.

Я смотрю на электрический счетчик. Я бы хотела все тут взорвать, уничтожить этот сволочной аппарат наверху.

Вышвырнуть вас в черноту.

Смех прекратился. Думаю, вафли пекутся. Вы при каждом случае говорите о политике. Девчонка обожает политику. Я же ее ненавижу, а девчонку еще больше.

Жискар, Ширак, Миттеран?

Миттеран, Жискар, Ширак?

Маленькая современная игра, прогнозы за стойкой всех окрестных баров. Ты и я за Миттерана. Единственная близость, которая нам еще остается, stranger. Только это и двое наших детей.