Семья Машбер - Дер Нистер Страница 85

В договоре было записано: «В такой-то день такого-то месяца и года дом Мойше Машбера с земельным участком, на котором он находится, вместе с двором, с садом и всеми постройками — кладовыми, сараями и прочими — переходит отныне и впредь в распоряжение нового владельца, Сроли Гола, за определенную сумму (размер указан), которую новый владелец, Сроли Гол, выплатил наличными старому владельцу — Мойше Машберу… Подписано последним и заверено нотариусом с приложением печати. Никакие изменения и отказы допущены быть не могут, разве что по доброй воле и с согласия другой стороны, нового владельца Сроли Гола…»

Когда Сроли Гол получил договор, составленный опытной рукой Ицика Зильбурга — который во все время, пока был занят у нотариуса, не смотрел в глаза ни Сроли Голу, ни, конечно, Мойше Машберу, выглядевшему мрачным и пришибленным, — ему в первую минуту показалось, что пальцы его ощущают влагу вроде слезы, которую Мойше Машбер, быть может, уронил на бумагу и которую Сроли Гол, без сомнения, видел у него на глазах.

Как ни предвкушал этот момент Сроли Гол, как ни ждал его, сейчас, когда он получил желаемое, он отвернулся, чтобы не смотреть ни на Мойше Машбера, ни даже на Ицика Зильбурга, и, не попрощавшись и не сказав ни слова, покинул дом нотариуса. И во второй раз с тех пор, как мы его знаем, направился в кабак.

Однако он не пошел к Шолому-Арону: после того, что было в первый раз, он вспоминал о Шоломе-Ароне с недобрым чувством. Не пошел он и к кабатчику Захарии, так как у Захарии был кабак «стоячий», то есть такой, где можно только на ходу перекусить, а для того, чтобы удобно расположиться и посидеть, места не было. Поэтому Сроли направился к Иоине — идти хотя и далеко, но зато можно по пути вспоминать Мойше Машбера, представлять себе, как он выглядел у нотариуса, когда составляли договор, и как — сейчас, после этого.

Он догадывался, что среди прочих мыслей Мойше Машберу приходит на ум также мысль о Цале Милосердом… Рассказывали, что каждый раз, когда кто-нибудь в городе собирается объявить себя банкротом и готовится продать лавку или магазин — а такие дела обычно проделываются ночью, когда никто не видит и когда при лампе или свече в кладовой упаковывают товары, взвешивают, меряют, считают и пересчитывают, прежде чем передать их в распоряжение нового хозяина, — в такие минуты, рассказывают, раздается стук в дверь… Люди пугаются, но тут же понимают, что это Цаля, которому известен час, когда следует явиться и получить свою долю, — в противном случае он стращает тем, что пойдет сейчас и донесет, созовет всех кредиторов, весь город разбудит, устроит скандал… Все это знают, и ему открывают, но он не входит, а только просовывает в щель руку, что означает: надо заплатить, чтоб не лаял… Кладут в руку столько, сколько считают достаточным… Впрочем, каждый раз Цаля заглядывает в ладонь и произносит: «Мало!»… Значит, придется добавить, иначе он не уйдет и будет стоять с протянутой рукой, что в такую минуту, при одной-единственной зажженной лампе в лавке, очень неприятно и вряд ли желательно.

Да, Мойше Машбер уже, наверное, видит протянутую руку Цали… Видит и Шолома Шмариона, который хоть руки и не протягивает и как будто старается оставаться в тени от скромности, чтоб его не видели, но орудует не хуже всякого Цали, а в случае с Мойше Машбером не спускает подстерегающего глаза с конторы — на всякий случай, а вдруг «начнется», и тогда нужно не опоздать, не упустить подходящий момент…

Мойше Машбер, думал Сроли, наверняка знает, что и такие, как Котик, уже давно вертятся возле конторы и возле дома, чтобы не прозевать момента агонии и в нужную минуту схватить то, что подвернется под руку… Они делают это сами или нанимают людей вроде Шмулика-драчуна, которые стерегут, бодрствуют… Из-за них Мойше Машбер в последнее время, по пути из дома в контору и обратно, поминутно оборачивается, будто опасается, как бы какой злоумышленник не бросил ему вдогонку позорную кличку, обидное слово или еще что похуже. Так, направляясь к Иоине, думал о Мойше Машбере Сроли Гол. Когда Сроли наконец вошел в кабак и велел подать то, что в кабаке подают, он начал пить за себя и за Мойше, как если бы тот сидел рядом, за компанию, или как если бы у Сроли на плечах, помимо собственной, была и голова Мойше.

Надо полагать, Иоина знал, каково положение Сроли Гола в городе и каково его положение сейчас при Лузи… Поэтому, увидав его под своей крышей, Иоина обрадовался, хотя плохо понимал, что с ним делать и настала ли пора для таких дел, но он испытывал чувство, какое испытывает охотник, когда видит, что жертва уже недалеко от западни…

Выпив одну за другой две стопки, Сроли, как и в прошлый раз у Шолома-Арона, стал разговаривать и объясняться со стопкой… Он говорил, а Иоина подмигнул единственному посетителю, бывшему тогда в кабаке, чтобы тот подвинулся ближе и прислушался к монологу Сроли.

Посетитель — бездельник с приподнятыми плечами и особым взглядом из-под надвинутого козырька — в ответ на предложение Иоины пододвинулся к Сроли и мигнул Иоине: будь, мол, спокоен, рыбка клюет, и какое бы слово Сроли ни произнес, он его мимо уха не пропустит.

Сроли, давно уже не пивший вина, чувствовал, что у него на плечах две головы — своя и Мойше Машбера. После первых же стопок Сроли захмелел, в сознании у него все перепуталось, и он стал говорить за двоих, еле ворочая языком.

— А на кой черт ему все это нужно было? Можно подумать, он разбойник, злодей, который не может успокоиться, пока не увидит кровь своей жертвы. Он словно несет в себе ненависть оскорбленного и не может ни забыть, ни простить обиду… Да ничего подобного! Убей меня Бог!.. Нет, он не разбойник, Сроли, и обида здесь роли не играет. Клянусь вином, которое пью, что не в этом причина. Причина, возможно, в том, что я, Сроли, назначен свыше в наказание ему и выполняю предначертанное помимо собственной воли, подобно тому, как бич исполняет волю направляющей его руки: я — бич Провидения, и если так, то готов поклясться, что виновный уже достаточно наказан… Что? Я видел однажды Мойше у брата и представил себе его в тот момент, когда к нему явился Шмулик-драчун, который потом рассказывал, что должен был основательно напиться, прежде чем взяться за выполнение поручения Котика. И как ни мягко он тогда с ним обошелся, как осторожно ни вел себя в доме Мойше Машбера, он все же так стукнул пьяным кулаком по столу, что зазвенели стекла в буфете и на окнах. Ну а сегодня лежавший у него в кармане договор казался чуть намокшим от слезы, которую Мойше Машбер — так ли, нет ли — уронил… Но ведь по глазам его видно было, что это — слеза… Может быть, тебе довольно, Сроли, исполнять роль бича? Может быть, та чаша выпита уже до дна? И может быть, тебе следует поднести ему другую чашу — в утешение?

— А? — снова обратился Сроли к Мойше Машберу, как бы спрашивая его согласие.

— Да! — показалось ему, отвечал тот, и Сроли обернулся к сидевшему рядом человеку, которого по ошибке принял за помощника кабатчика. Он обратился к нему с просьбой подать еще стакан вина: он должен угостить близкого друга.

— А? Что он там говорит? — спросил Иоина у посетителя, которому поручил наблюдать за Сроли.

— Ни слова не могу разобрать. Еще стакан требует, — наконец ответил он и подмигнул, ткнув себя пальцем под горло и указав на Сроли, — он, мол, готов, основательно выпимши…