Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон Страница 9

— Лично мне, — возражает Хаим-Яков, — вполне хватило бы облигаций, купленных во время предыдущих займов…

Что ж, старики нередко спорят между собой по вопросам политики. Он готов поклясться, что с миром не случилось бы ничего страшного, если бы большевики провалились ко всем чертям, дав маленькому человеку жить свободно, как ему хочется. В ответ бабушка Песя ласково замечает, что, при всем уважении, ее муж рассуждает, как неблагодарная скотина. Не будет ли он так добр припомнить, каким было положение простых евреев в царские времена со всеми их запретами и ограничениями? А что сделали большевики? Не они ли провозгласили, что еврей — свободный человек, наравне со всеми другими? Вот и Шлоймеле, слава Богу, учится себе в институте, и никто не мешает ему заниматься комсомолом.

Впрочем, есть одна вещь, которую бабушка Песя не может простить большевикам: их презрение к делам небесным.

После обеда Песя укладывает сына отдохнуть с дороги, а Вениамин отправляется к дому Иванчука. Издалека слышны звуки музыки Шопена, рвущиеся в открытые окна. Хозяин дома, Роман Назарович, работает в саду вместе с курчавой еврейской девушкой.

— А ну-ка, подойди, товарищ студент! — кричит он, выпрямляясь над грядкой, и манит Вениамина пальцем.

Иванчуку около пятидесяти, он толст и усат. Уже двадцать пять лет он преподает в школе Гадяча. Среди его учеников множество авторитетных людей: инженеры, врачи, учителя, агрономы. Каждый из них, приезжая в Гадяч, считает своим долгом навестить Романа Назаровича. Соломон Фейгин тоже учился у него.

Подобно Берлу Левитину, Иванчук обожает поговорить о политике. На дворе август 1939 года.

— А ну-ка, товарищ студент, что ты думаешь о Польше? — спрашивает Роман Назарович. — Что в большом мире говорят о Польше и о Данциге?

Иванчук уверен, что война начнется уже в этом году. Вениамин считает, что Англия и Франция еще не готовы к этому. Чемберлен и Даладье отдадут немцам «польский коридор», так же, как прежде подарили Гитлеру Чехословакию и Австрию.

Роман Назарович отечески похлопывает Вениамина по плечу:

— Поживем — увидим, товарищ студент!

Курчавая еврейская девушка в течение их беседы продолжает полоть грядку — ее не интересует политика. Это Хася Гинцбург, одна из дочерей чернявого служки, ученица сельскохозяйственного техникума. Из окон льются звуки Шопена. Они усиливаются, словно идут на штурм, смыкают ряды, наступают, преследуют. Их горечь выплескивается в мировое пространство, чтобы тут же угаснуть, пропасть, завершив свою короткую жизнь — жизнь зова, вести, стона человеческой души.

— А вы, Роман Назарович, всё возитесь со своим огородом…

Огород — слабость учителя Иванчука. Все дни своего отпуска он проводит там: рыхлит, боронит, пропалывает, окапывает и подрезает растения. Грядки у Романа Назаровича чистые, без сорняков, кусты стоят ровными рядами, радуют глаз. Учитель принимается втолковывать Вениамину премудрость огороднического искусства. На сей раз Хася Гинцбург, молчаливая девушка, прерывает свою работу и внимательно вслушивается в слова старого учителя. Главное для овощей — чтобы земля была рыхлой и удобренной. А удобрять надо заранее, еще осенью. Как только собрал урожай, надо сразу отплатить земле добром и лаской: вскопать и покрыть слоем удобрений. В начале весны нужно вскопать снова, дабы придать почве воздушность и легкость, как у птичьего пера. Затем наступает время посева — каждому овощу свое время. Порядок таков: чеснок, морковка, свекла, картофель, фасоль и горох, лук, арбузы, огурцы, тыквы.

Дойдя до тыквы, Роман Назарович воодушевляется. В области тыкв он настоящий специалист, профессионал. Иванчук гордится тем, что собственноручно вывел особый сорт, уникальный по своему весу и размерам. Он хочет назвать его «Таня». А эта девушка — Иванчук указывает на Хасю Гинцбург — помогает ему в работе.

— Долгое это дело, товарищ студент, — завершает он свой рассказ и снова хлопает Вениамина по плечу. — Нелегко ухаживать за овощами. Но постоянный труд и внимание непременно вознаграждаются, и тогда весь год будут у тебя картошка и другие овощи, кислая капуста, соленые огурчики и помидоры. А что до соления, то и это дело требует немалого умения.

Вениамин понимает, что Роман Назарович вот-вот разразится лекцией об искусстве заготовки овощей, и спешит отступить в дом. Жена Иванчука, Мария Матвеевна, стоит на кухне, вытирая посуду. Тарелки и миски пританцовывают в ее руках, мелькает льняное полотенце. Повсюду сияет образцовая чистота. С полки, обернутой прозрачной бумагой, смотрят ровные ряды кастрюль. Печь побелена, на подоконнике открытого окошка — горшки с цветами. В окно заглядывает снаружи нежная зелень сада.

Лицом и фигурой Мария Матвеевна похожа на своего мужа: среднего роста, толстовата и добродушна. Лоб хозяйки туго повязан платком, концы которого затянуты на затылке. Руки ее вечно в работе, а рот не умолкает, как оно и положено женщине.

Вениамин вежливо здоровается, получает в ответ широкую улыбку и переходит в соседнюю комнату. У пианино сидит Лида, и рядом с ней — Таня, дочь Иванчуков. За возможность трижды в неделю упражняться на инструменте Лида дает Тане бесплатные уроки. Сейчас Таня, ширококостная грудастая украинская девушка, играет гаммы, а Лида следит за темпом и правильностью исполнения.

— Садись, Вениамин, мы скоро закончим, — Лида указывает на стул.

Он пристраивается рядом с маленьким круглым столиком, покрытым плюшевой скатеркой, и разворачивает газету, спрятавшись за ней, как за ширмой. Но трудно сосредоточиться на скучных газетных статьях, когда рядом сидит она, слегка наклонив голову на гибкой шее, похожей на стебелек ландыша. Танины руки бегают по клавишам, и по комнате разносятся однообразные звуки. Лида слушает, губы ее отсчитывают такт.

— Нет, Таня, не так! — останавливает она ученицу и показывает, как следует играть особо трудное место. И те же самые однообразные звуки вдруг словно окутываются прекрасным покрывалом. Пальцы Лиды придают им душу, силу и красоту.

— Теперь поняла?

Таня повторяет трудный отрывок, и снова блекнет, скучнеет мелодия. Нет, похоже, не поняла Таня. Еще много предстоит ей работы. Надо повторять упражнение снова и снова.

Лида записывает для нее задание к следующему уроку: три новые хроматические гаммы.

— Только выучи их хорошенько, Таня! Не меньше двух часов в день. Ну, Вениамин, пошли!

Она вскакивает со стула и начинает собирать ноты в свою черную блестящую папку. Вениамин сворачивает газету. Он просит, чтобы Лида сыграла ему что-нибудь из восточных мелодий.

— Только не Шопена, ладно? Надоел мне твой Шопен…

Лида задумывается, ее полузакрытые веки напоминают Вениамину радугу над озерной глубиной глаз. Но вот девушка начинает играть «Хайтарму» Спендиарова. Мелодия трепещет и бурлит, опадает, и гаснет, и снова набирает силу. В каждом звуке слышит Вениамин, как поет душа исполнительницы. Душа еврейской девушки из города Киева. А известны ли ей еврейские напевы, их грусть и юмор, их танцевальный ритм, веселящий хасидское сердце пуще любого вина? Из туманной памяти детства доносятся до Вениамина звуки мелодий родного местечка — песнопения «Третьей трапезы», напевы девушек, тоскующих о своих любимых, песни матерей над колыбелями.