Я убиваю - Джорджо Фалетти Страница 102

Фрэнк порылся в кармане и достал фотографию пластинки Роберта Фултона.

– А это последнее доказательство моего легкомыслия. В поисках ответа иногда не замечаешь очевидного. Я хочу сказать, что детский мозг остается детским, даже если он и в голове взрослого парня. Пьеро!

Мальчик дождя выглянул, словно марионетка, из-за деревянной загородки, отделявшей письменный стол секретарши от компьютерщиков.

– Подойди сюда на минутку, пожалуйста.

Вытаращив глаза, Пьеро подошел своей слегка дергающейся походкой. Он слышал взволнованные слова Фрэнка, но не очень понял их смысл, однако тон испугал его. Он робко приблизился, словно опасаясь услышать какие-то упреки.

Фрэнк показал ему фотографию.

– Помнишь эту пластинку?

Пьеро кивнул, как всегда, когда отвечал на вопросы.

– Помнишь, я спросил тебя, есть ли такая пластинка в комнате, и ты сказал, что нет? Я велел тебе никому ничего не говорить, потому что никто не должен был знать про нее, это был наш с тобой секрет. Сейчас я спрошу тебя кое о чем, и ты должен сказать мне правду…

Фрэнк дал Пьеро время понять, что ему от него нужно.

– Ты говорил с кем-нибудь об этой пластинке?

Пьеро опустил глаза. Фрэнк повторил вопрос.

– Ты говорил с кем-нибудь об этом, Пьеро?

Голос Пьеро, казалось, донесся откуда-то из-под земли, а точнее из-под его ног, на которые он теперь уставился.

– Да.

Фрэнк положил руку ему на голову.

– С кем говорил?

Парень поднял голову. В глазах его стояли слезы.

– Ни с кем об этом не говорил, клянусь.

Он помолчал, обводя взглядом смотревших на него мужчин.

– Только с Жан-Лу…

Фрэнк взглянул на Бикжало и Морелли. На его лице были написаны и огорчение, и торжество.

– Месье, нравится вам или нет, Никто – это Жан-Лу Вердье!

В комнате воцарилась гробовая тишина.

За стеклом режиссерской аппаратной сидела перед микрофоном диджей, Луизелла Беррино и вела свою передачу. За окнами комнаты, где они находились, раскинулся порт и весь город. Солнце вновь освещало людей, деревья, влажные листья, стоящие на якоре яхты. Шла нормальная жизнь: люди разговаривали, улыбались, слушали музыку, о чем-то спорили, мужчины вели машины, женщины гладили, служащие сидели в своих офисах, парочки занимались любовью, молодежь училась.

Здесь же, в этой комнате, казалось, нечем стало дышать, солнечный свет превратился в безнадежное воспоминание, а улыбка – в навсегда утерянное драгоценное благо.

Морелли очнулся первым. Схватил мобильник и, нервно дергая пальцем, набрал номер полицейского управления.

– Алло, говорит Морелли. У нас «код одиннадцать», повторяю – «код одиннадцать», адрес: Босолей, дом Жан-Лу Вердье. Предупреди Ронкая и скажи ему, что объект – это Никто. Ты все понял? Он знает, что делать. И свяжи меня сразу же с дежурной машиной, что стоит там…

Бикжало опустился на стул за компьютерным столом. Казалось, он постарел на сто лет. Видимо, вспоминал каждый случай, когда оставался наедине с Жан-Лу Вердье, не подозревая, что рядом с ним убийца, отличающийся нечеловеческой жестокостью. Фрэнк в волнении метался по комнате, словно лев в клетке.

Наконец, связались по рации с дежурной машиной.

– Говорит Морелли. Кто ты и кто еще там с тобой?

По лицу было видно, что ответом он остался доволен. Наверное агенты годились для чрезвычайной ситуации.

– Вердье дома?

Пока он слушал ответ, на скулах его ходили желваки.

– Сорель у него в доме? Ты уверен?

Снова ожидание.

– Неважно. Послушай внимательно, что я тебе сейчас скажу и не надо никаких комментариев. Жан-Лу Вердье – это Никто. Повторяю: Жан-Лу Вердье – это Никто. Нет нужды напоминать тебе, как он опасен. Вытащи Сореля под каким-нибудь предлогом из дома. Ни в коем случае не дайте объекту покинуть дом. Расположитесь так, чтобы все выходы были под контролем, но чтобы это не привлекло его внимания. Мы сейчас приедем с подкреплением. Ничего не предпринимайте до нашего приезда. Ты все понял? Ничего!

Морелли выключил связь. Фрэнк торопил.

– Поехали.

Они бросились к дверям. Видя, как они спешат, Ракель заранее щелкнула замком. И тут из соседней комнаты донесся взволнованный голос Пьеро. При мысли, вдруг мелькнувшей у него, Фрэнк почувствовал, что сейчас умрет.

Нет, сказал он себе, не сейчас, глупый мальчишка, не сейчас. Не говори мне, что мы пропали из-за твоей излишней доброты…

Он распахнул стеклянную дверь и оцепенел. Пьеро стоял с залитым слезами лицом и рыдал в трубку:

– Тут говорят, что ты плохой человек, Жан Лу. Скажи мне, что это не так, прошу тебя, скажи мне, что это неправда…

Одним прыжком Фрэнк оказался рядом и вырвал у него трубку. Поднес к уху.

– Алло, Жан-Лу, это Фрэнк. Ты слышишь меня?..

Трубка помолчала, потом Фрэнк услышал щелчок, и связь прервалась. Пьеро опустился на стул и разревелся. Фрэнк повернулся к Морелли.

– Клод, сколько человек дежурят у дома Жан-Лу?

– Трое, двое снаружи, один внутри.

– Подготовка?

– Первоклассная.

– Хорошо. Немедленно позвони им и объясни ситуацию. Скажи, что фактор неожиданности пропал и объект предупрежден. Агент, который находится внутри, в опасности. Пусть как можно осторожнее войдут в дом и в случае необходимости применят оружие. Но не стрелять, лишь бы ранить, понятно? Мы же постараемся не опоздать.

Фрэнк и Морелли выскочили из комнаты, оставив Бикжало и Ракель онемевшими от потрясения.

Несчастный заплаканный Пьеро опустился на стул да так и остался на нем, словно кукла, уставившись в пол – на осколки своего вдребезги разбитого кумира.

Он медленно опускает телефонную трубку, не обращая внимания на гневный и в то же время умоляющий голос, что доносится из нее. Он улыбается, и улыбка, блуждающая на его губах, – необычайно кроткая.

Итак, долгожданный момент наступил. В каком-то смысле он испытывает облегчение. Кончилось время, когда он, мягко ступая, крадучись пробирался у стены под благоразумным прикрытием тени. Теперь все будет – пока будет – происходить куда удобнее – при свете дня, и он почувствует солнечное тепло на своем открытом лице. Он нисколько не обеспокоен, просто осторожен, как никогда прежде. Теперь у него сотни врагов, много больше, чем охотились за ним до сих пор.

Улыбка становится шире.

И ничего у них не получится, они никогда не возьмут его. Долгие часы тренировок в прежние годы, обязательные, как неумолимый долг, запечатлелись в его сознании подобно клейму, выжженному огнем на спине раба.