Близнецы-соперники - Роберт Ладлэм Страница 13

Лишь слух его был свидетелем катастрофы.

— Шамполюк!

Матерь Божья...

Все семейство Фонтини-Кристи уничтожили в свете прожекторов Кампо-ди-Фьори. Всех Фонтини-Кристи, кроме одного. И он отомстит Риму. Последний из Фонтини-Кристи сдерет мясо, слой за слоем, с лица дуче, оставив напоследок глаза, куда он медленно вонзит лезвие ножа.

— Витторио, Витторио...

Он слышал свое имя и все же не слышал его. Это был шепот, тревожный шепот, грезы страдания.

— Витторио! — Кто-то сжал ему руку. Шепот донесся откуда-то сверху, из темноты. В нескольких дюймах от своего лица он увидел глаза и губы Гвидо Барцини. Печальные глаза конюха поблескивали в полумраке.

— Барцини! — только и мог он вымолвить.

— Простите меня. У меня не было выбора. Вас бы убили вместе с остальными.

— Да, знаю. Казнили бы. Но за что? Во имя всего святого, за что?

— Немцы. Это все, что нам пока известно. Немцы хотели уничтожить Фонтини-Кристи. Они хотят убить и вас. Все порты, аэродромы и дороги в Северной Италии блокированы.

— Рим позволил это сделать! — Витторио еще ощущал на языке вкус крови, еще чувствовал боль в челюсти.

— Рим затаился, — тихо сказал Барцини. — Лишь немногие нарушают молчание.

— Что они говорят?

— То, что им приказали говорить, немцы. Что Фонтини-Кристи были предателями и что их убили итальянцы. Что семья помогала французам, посылая деньги и оружие через границу.

— Бред!

— А в Риме сплошной бред. И полно трусов. Поймали осведомителя. Он висит вниз головой на пьяцца дель-Дуомо. Его тело изрешечено пулями, а язык прибит гвоздем к черепу. На шею партизаны повесили табличку: «Этот гад предал Италию, его кровь течет из стигматов Фонтини-Кристи».

Витторио отвернулся. Воспоминания жгли: пороховой дым в белом свете прожекторов, трупы, распростертые на земле, густо-красные пятна, казнь детей...

— Шамполюк, — прошептал Витторио.

— Прошу прощения?

— Мой отец. Умирая под выстрелами, он прокричал название: Шамполюк. Что-то произошло в Шамполюке.

— Что это значит?

— Не знаю. Шамполюк находится в Альпах, высоко в горах. «Цюрих — это Шамполюк. Цюрих — это река». Так отец кричал перед смертью. Но в Шамполюке нет реки.

— Ничем не могу вам помочь, — сказал Барцини. Он выпрямился, встревоженно глядя на Витторио и взволнованно потирая руки. — Теперь у нас нет времени думать об этом. Не теперь.

Витторио взглянул на смущенного работника, сидевшего на краю кровати. В комнате были грубые дощатые стены. В десяти — пятнадцати шагах от кровати — приоткрытая дверь, но ни одного окна. Стояло еще несколько кроватей — он не мог их сосчитать. Это был барак.

— Где мы?

— К югу от Бавено. На козьей ферме.

— Как мы сюда попали?

— Лучше и не спрашивайте. Ребята с реки привезли нас сюда. Они встречали нас с машиной на дороге от Кампо-ди-Фьори. Партизан из Рима кумекает в лекарствах. Он сделал вам усыпляющий укол.

— Ты перенес меня с насыпи к западной дороге?

—Да.

— Но это же больше мили.

— Может быть. Вы большой, но не тяжелый. — Барцини встал.

— Ты спас мне жизнь. — Витторио уперся руками в грубое одеяло и сел на кровати, прислонившись спиной к стене.

— Своей смертью не отомстишь.

— Я понимаю.

— Нам надо уходить. Вам уезжать из Италии, мне возвращаться в Кампо-ди-Фьори.

— Ты возвращаешься?

— Там я могу сделать больше. Принести им больше вреда.

Фонтини-Кристи некоторое время смотрел на Барцини. Как быстро невообразимое стало жизнью. Как быстро люди отвечают зверством на зверство, и как необходим такой ответ. Но времени теперь нет. Барцини прав: думать придется потом.

— Я могу каким-то образом выбраться из страны? Ты сказал, что вся Северная Италия блокирована.

— Да, обычные пути перекрыты. На вас охотится Рим под руководством Берлина. Но есть иные-пути. Говорят, англичане помогут.

— Англичане?

— Так говорят. Партизаны всю ночь ловили их по рации.

— Англичане. Не понимаю.

Они ехали в старом грузовике-развалюхе без тормозов, с разболтанным переключателем скоростей, но вполне еще пригодном для разбитых дорог. Конечно, по быстроходности ему нельзя было тягаться ни с мотоциклами, ни с государственными автомобилями, зато ничего лучше не придумаешь для сельской местности — обычный грузовичок, в непокрытом кузове которого уныло трясутся несколько коз.

Витторио, как и шофер, был одет в замызганную, перепачканную навозом и пропотевшую крестьянскую одежду. Ему вручили потрепанное удостоверение личности — теперь он был Альдо Равена, бывший рядовой итальянской армии. Само собой разумеется, что он полуграмотный крестьянин; разговаривать с полицейскими, если придется, он должен был просто, грубовато и, может, чуть-чуть враждебно.

Они ехали с самого рассвета к юго-западу по Туринскому шоссе и, не доезжая Турина, свернули к юго-востоку, на Альбу. Если в дороге ничего не случится, они доберутся до Альбы к ночи.

В баре на главной площади Альбы — пьяцца Сан-Джорно — они должны встретиться с англичанами — двумя оперативниками из МИ-6. Те доставят Фонтини-Кристи к побережью и помогут миновать военные посты, стоящие через каждую милю вдоль всего побережья от Генуи до Сан-Ремо. «Это итальянские солдаты, действующие с немецкой дотошностью», — так сказали Витторио.

Этот участок побережья Генуэзского залива считался наиболее подходящим для перехода через границу. На протяжении многих лет он служил основным «окном» для корсиканских контрабандистов. Корсиканцы утверждали, что безраздельно господствуют на пляжах здешнего скалистого побережья. Они называли этот берег мягким подбрюшьем Европы и знали каждый его дюйм.

Англичанам это было на руку. Они нанимали корсиканцев, чьи услуги оплачивались по высшей ставке. Сейчас они помогут Лондону провести Фонтини-Кристи через контрольно-пропускные пункты, посадят в лодку и выйдут в открытое море, где в заранее намеченный час к северу от Рольяно близ корсиканского берега всплывет на поверхность подводная лодка Британского королевского флота и заберет беглеца на борт.

Вот что сообщили Витторио те самые «безмозглые дураки», которых он презрительно называл малыми детьми, играющими в бирюльки. Эти «дикари», заключившие странный союз с его отцом, спасли ему жизнь. Вернее, спасают крестьяне, которые имеют прямую связь с далекими англичанами, далекими, но не слишком. Не дальше Альбы.

Но как? Почему? Что — Бога ради — делают англичане? Почему эти люди, которых он почти не знал, с которыми едва ли перемолвился словом — лишь приказывал и не замечал, — что делают они? И почему? Он не был им другом, не был и врагом, но уж точно — не другом.