Простые вещи, или Причинение справедливости - Павел Шмелев Страница 13

Раздался звук дверной защелки — в палату к Наталье протиснулась запыхавшаяся женщина лет пятидесяти, одетая в подозрительную мохеровую кофту с какими-то оленями. «Фальц-Фейн, адвокат», — память мгновенно предоставила и фамилию посетительницы, и тот эпизод в приемном покое, когда через час после травмы, пребывая в состоянии шока Наталья не глядя подмахнула доверенность на представление своих интересов. Адвокат показалась цвета какао, куда по недосмотру плеснули кефира вместо молока — какая-то рыхлая, пятнистая и не вызывающая желания сойтись поближе.

— Как вы себя чувствуете? — Фальц-Фейн, избегая смотреть в глаза, перебирала бумажки в неопрятной толстой папке.

— Спасибо, плохо, очень устаю. Что вы хотите? — по какой-то причине Наталье не хотелось делиться сокровенным ни с кем, а тем более с этой мохеровой оленихой.

— У нас с вами есть новости. Негативные. Результаты рассмотрения вашей жалобы я получила из всех инстанций. В возбуждении уголовного дела отказано. Для обращения в суд у нас доказательств также практически нет, так как имеются материалы об исправности троллейбуса. Кроме того, свидетели в один голос утверждают, что вы упали, уже выйдя из салона. Не хочу вас утомлять, но дело не имеет нужных нам перспектив.

— Перспектив? — больная, наконец, приоткрыла глаза и уставилась на присевшую рядом собеседницу. — Что конкретно вы подразумеваете?

— Нам не удастся получить возмещение вреда здоровью и возмещение морального вреда, — затараторила адвокат, — видите ли, практика сбора доказательственной базы и дальнейшего рассмотрения подобных случаев…

— Стоп, стоп, Марина Сергеевна, — Наталья удивилась тому, что откуда выплыло имя и отчество адвоката, ведь еще пять минут назад она и не помнила о ней, — давайте покороче. Я хотела не денег, а наказания виновных. Что вы можете сказать при такой постановке вопроса?

— Собственно… — адвокат суетливо подвигала ногами, полиэтиленовые бахилы неприятно зашуршали, — вопрос вы ставите необычно. Я полагала, что именно деньги…

— Нет. Полагали неправильно. Я умираю, — произнеся эти слова, Наталья ощутила, как сердце пропустило удар. — Да, я умираю, и никакие деньги меня не спасут. Я хочу справедливости, то есть наказания виновных, и как можно скорее. Если это невозможно, я более не задерживаю вас. Доверенность я отзываю немедленно, о чем уведомляю вас в устной форме.

— Не волнуйтесь, это вредно, — в голосе адвоката послышался оттенок раздражения. По-прежнему глядя куда-то чуть мимо глаз Натальи, Фальц-Фейн поднялась, так и не показав бумаги. — Всего хорошего, выздоравливайте.

Вот ведь как все паршиво! Впрочем, такого развития событий следовало ожидать. Наталья никогда не питала надежд относительно желания государства защитить простого обывателя, и роль адвоката, хорошего или вот такого бездарного, ничего не меняет в сюжете этой пьесы. В сущности, огромная бюрократическая машина работает сама на себя, а не на граждан. Любые государственные бюрократические институты в этой стране, будь то полиция, прокуратура, разнообразные правительства, министерства, администрации, — суть самовоспроизводящиеся организмы, стремящиеся к максимальной независимости от общества и его отдельных представителей. Миллионы рядовых чиновников, вчерашних троечников, неудачников или просто заблудившихся людей, чье благополучное существование зависит от преданности начальнику и безоговорочной веры в инструкцию, — суть «разумные молекулы бюрократии», образующие питательный бульон для рождения и развития высших организмов. Таких, как Нестерюк, например.

«Умойся, Сапарова, не ты первая в этой стране, об кого вытерли ноги. Или чего похуже», — Наталья с удовлетворением осознала, что констатация этого унизительного факта пробудила здоровую злость, а не чувство безысходности.

Когда-то давно, еще в детстве, она занималась в школе пятиборья. Больших успехов не достигла, продвинувшись только до первого разряда. Классе в девятом это было. Конкур, бег и стрельба были интересны, но удовольствия не приносили, плавание оказалось просто приятным, а вот фехтование она полюбила безумно! Там, на боевой дорожке, с тяжелой шпагой в руке, облаченная в токопроводящий нагрудник и пристегнутая кабелем к электрофиксатору, она впервые почувствовала этот вид злости: адреналин столовыми ложками вбрасывался в кровь, радостный азарт удваивал силы, и не существовало никого на свете, кроме противника и его клинка. Сочные, терпкие, рубиновые воспоминания…

Правая рука рефлекторно дернулась, нанося воображаемый укол, инъекционная игла выскользнула из вены. Булькнула жидкость в резервуаре, капелька крови выступила на сгибе локтя. Наталья улыбнулась, переворачиваясь на бок, и отчетливо прошептала, закрывая глаза: «Я сама тебя накажу».

— Ксюша, душа моя, билеты на «Сапсан» закажите мне на вторую половину дня, а гостиницу — недалеко от университета, хорошо? Конечно на Васильевском… Нет, нет, только на сутки, а обратно самолетом. Спасибо, дорогая, — голос жизнерадостного высокого мужчины лет шестидесяти разносился по просторной рекреации университетского корпуса. Сейчас Максим Николаевич направлялся на одну из своих лекций в Академии экономики Излучинска, объясняя по телефону секретарю фирмы детали своей командировки. Командировка предполагалась коротенькая, но творческая — предстояло обсудить с руководством одного из ленинградских вузов (Максим Николаевич, чуточку фрондер, упорно называл город на Неве Ленинградом) стоимость и перспективы внедрения интеллектуальной системы управления образовательным процессом и учебным контентом.

Кандидат технических наук и обладатель степени PhD, полученной ненароком в девяностых в одном из американских университетов Максим Николаевич Лазарев единолично владел небольшой IT компанией, результативно эксплуатируя небольшую нишу специфического программного продукта. Дела были налажены так, что участие Лазарева в бизнесе ограничивалось редкими переговорами по вопросам сугубо стратегическим, но погружаться в детали разработок и вносить в них изюминку Лазареву нравилось. Вовсе не нужда в деньгах (которых хватало, и вполне), а постоянный информационный голод, потребность в чем-то новом побуждали Максима Николаевича развивать кипучую деятельность в том возрасте, когда, казалось бы, настает пора угомониться и заняться грядками на даче. Не являясь крупным ученым (да что там, не являясь ученым вообще), Максим Николаевич, тем не менее, обладал острым умом, развитой интуицией и талантом аналитика, и все эти качества нуждались в постоянной интеллектуальной подкормке. А еще Лазарев любил общаться, любил молодежь, поэтому и преподавал в трех университетах, что давало ему чувство причастности к воспитанию нового поколения — ведь своих детей у него не было, несмотря на уже третий брак. Увы, так уж сложилось.

Максим Николаевич давно подозревал, что с его первой женой, Натахой Сапаровой, супругой переставшей быть в незапамятные времена, но оставшейся близким человеком что-то не так. Она выглядела странно, говорила странно, она… потускнела. И вот не так давно (черт бы побрал ее деликатность) Наталья открылась, рассказала ему о своей болезни. Что с этим делать, Лазарев не знал, да и возможно ли? Сегодня он шел к ней в больничку: уж это происшествие с троллейбусом она скрывать почему-то не стала, позвонила ему одному из первых. В сущности, у нее и не было никого — родители умерли давно, остались только он, пара подружек да Анька. Хорошая девка, кстати, добрая, неглупая. Как славно, что удалось ее пристроить в Силезский университет в Опаве.