Храм - Игорь Акимов Страница 22

Она посторонилась, пропуская их в кухню.

Н застонал и что-то пробормотал в бреду. Свет на лежанку проникал слабый, из-под овчин выглядывали только фрагменты тела, но этого тела было так много, что Н казался огромным патриархом. Впрочем, седые космы не старили его, лицо от прилившей крови разгладилось, поэтому сходу было трудно определить, сколько Н лет.

Илья переступил порог — и застыл. Не оттого, что увидел; в том, что он увидел, не было ничего особенного. Но что-то остановило его. Словно кто-то незримый приложил руку к его груди и остановил. Остановил движение, остановил чувства, остановил мысли.

Значит, вот какое лицо у моей судьбы…

Откуда? с чего вдруг всплыла эта мысль? что было до нее?.. Мысль возникла — и запнулась. Но она сдвинула время. Время вспомнило о своей функции, двинулось, нет, не двинулось — поползло. Оно ползло так медленно, что можно было рассмотреть каждую секунду.

Вот какое лицо у моей судьбы…

Похоже, патефон заело, игла скребла по кругу, оцепеневший мозг был готов штамповать эту фразу снова и снова.

Вот какое лицо у моей судьбы…

— Впечатляет…

Кто это сказал? Ах, да, староста… Наконец я снова могу не только смотреть, но и видеть. И думать…

Впрочем, думать пока он не мог. Может быть потому, что на пороге сознания была мысль, которую он не хотел впускать, и это тормозило весь мыслительный процесс. А она стучала в мозг, стучала все громче. Сейчас войдет… Мысль простая: я потерял Марию. Илья потерял ее давным-давно, еще тогда, когда не стало мальчика, но все это время, вопреки логике и здравому смыслу, в глубине его души жила надежда (нет, вера!), что случится нормальное житейское чудо, рана в ее душе затянется, и она опять будет с ним, рядом, вместе. Последний год он жил только этим, и вот этого не стало. Ничего особенного не произошло, никто ничего не сказал и не сделал, а этого не стало…

Как теперь жить?..

Его опора — его любовь — по-прежнему была с ним, но противоположная чаша весов опустела. И не надо себя обманывать: опустела навсегда… Если б она умерла, почему-то подумал Илья, я бы с легкостью — и с облегчением — ушел следом. Но Мария — к моему несчастью — жива; мало того, она вступила в новую жизнь, в которой уже не будет меня, даже памяти обо мне не останется; разве что иногда, при случае, ассоциативно… Я никогда не был ревнивцем — это не достойно и глупо, но сейчас я понимаю Отелло, который убил любимую — и ушел следом…

Председатель поглядел на Илью. В его взгляде была детскость, какой-то неожиданный восторг, с которым ребенок смотрит на цирковые чудеса.

— Вот он какой — Строитель!..

— У него жар, — сказала Мария. В ее голосе пробивались нотки, которых Илья не слышал так давно… — Дядько Йосип, что делать? Ведь сгорит! Глядите, уж и губы полопались…

— Ничего ему не сделается, — весело сказал председатель и широко перекрестился. Он знал, что присутствует при рождении чуда, значит, и он — избранник. Спасибо, Господи, думал он, я тебя не подведу; ты не пожалеешь, что выбрал меня… Председатель примерил свое избранничество, и с удовлетворением отметил, что ему оно как раз впору. — Бог прислал — Бог его и спасет, — добавил он.

— Но я не могу смотреть, как человек страдает! Я как-то должна ему помочь…

— Неймется? Положи ему холодный компресс на лоб. Уксусом оботри.

Илья слушал их разговор как из-за стекла, как из другой комнаты. Наконец пробился:

— Да что здесь происходит, в самом деле? — Слова давались Илье с трудом; он их не произносил — он их вы-го-ва-ри-вал, выдавливал из себя. — Объясните толком.

Председатель снова взглянул на Илью, но теперь это был другой взгляд — внимательный, испытующий. Словно он видел Илью впервые. Хорошо бы понять его роль в этой пьесе, думал председатель. Ведь если он здесь, значит, и в нем есть нужда. Впрочем, на этой мысли председатель не стал задерживаться. Господь призывает не для рассуждений, а для действий. Жизнь все покажет.

— Если б ты был из наших мест — и ты б его вычислил сразу, — сказал председатель. — Вникай: первое — колокол бил. — Илья кивнул: уже знаю. — Второе: дорога к храму вся на виду, и люди видели, как Мария его волокла. И третье: черный ангел возвратился. Еще вчера его не было, а сегодня он есть. Я пока не видел, но пацаны успели; теперь ищут фотокамеру, чтоб запечатлеть. Все сходится, командир: этот мужик — Строитель. Господь выбрал его, чтобы восстановить наш храм.

— Бред какой-то, — пробормотал Илья.

— Если бред — чего ты примчался? Чего над храмом кружил? — Председатель знал, что не дождется ответа, и повернулся к двери. — Пошли, пошли отсюда. — Уже на крыльце он сказал: — Мой дед помнил черного ангела. И мой отец до последнего дня, до ухода на фронт ждал его возвращения. Сам я этого не мог знать — мне мать, как сказку, рассказывала. Здесь все так: об этом не думаешь — а ждешь. — Он поглядел на храм и счастливо улыбнулся. — Теперь все наладится.

Н привыкал к жизни тяжело.

Его душа несколько раз пыталась вернуться, но холод сжал материю тела, и душа, не выдержав этой тесноты и энергетического голода, с криком боли из тела вырывалась. Душа была слаба, и потому, боясь потеряться, не отлетала далеко, моталась где-то поблизости, бессмысленно тоскуя. Она собирала давно забытое им, и даже то, чего он никогда не помнил, и все это приносила ему, чтобы укрепить его связь с жизнью. Но ничего не получалось. Н был в анабиозе; даже сны не рождались в его отключенном сознании, и памяти не за что было зацепиться. Единственная надежда оставалась на женщину. Еще в первый день душа Н подсказала ей, что она должна находиться рядом, и говорить, говорить с ним все время. Удивительное дело: она послушалась. И смогла. День за днем она сидела возле — и рассказывала о своем детстве, о людях, которые оставили след в ее душе, о погоде за окном, о маленьких мечтах, которыми когда-то жила, пока они не кончились однажды. Когда ее ум уставал, она брала жития святых или Библию, или «Войну и мир» — и читала подряд. Когда и читать уже не было сил, она ложилась рядом и спала без снов, чуткая к каждому его дыханию, а когда глаза ее открывались, она сразу начинала говорить с ним — о звездах, если за окном была ночь, или о погоде, о корове и собаке, о делах, ожидавших ее рук сегодня — если за окном уже светало. Однажды, устав говорить, вместо книги она взяла в руки вязанье — но вскоре его отложила: вязанье рассеивало ее внимание; она ощутила, как пропадает ее связь с ним. Она не боялась, что он умрет; она совсем не думала об этом; как не думала и о завтрашнем дне. Жизнь подарила ей смысл, и этот дар был столь велик, что она не думала о цене, а только о том, чтобы все делать как надо.

Однажды, очнувшись посреди ночи, она обнаружила, что его рядом нет. Грудь так сперло, что сердце остановилось, а воздух в легких вспыхнул огнем. Бог все-таки забрал его… — вот первое, что она подумала с ужасом, но тут же эту мысль догнала следующая: но ведь Бог забирает только душу…