Законы отцов наших - Скотт Туроу Страница 27

Призыв на военную службу стал для меня досадной помехой, огромным неотесанным бревном на пути к самореализации. Бывали моменты, особенно если я накачивался спиртным, когда я осознавал, насколько огромна и недифференцирована моя вселенная, насколько я заблудился, потерялся внутри самого себя. Я легко попадал под влияние любой волевой личности или теории, казавшейся мне верхом совершенства, и тогда мое поведение отличалось крайней беспечностью. Наверняка я знал очень немногое: то, что я влюблен, что я хотел, чтобы мир стал лучше, чем он был. И все же мои страстные чувства и переживания казались столь могучими, что этой энергии должно было хватить для освещения всей планеты. А теперь, когда земля несколько потускнела, я оглядываюсь назад с одиноким сердцем, которое увяло не только от грусти и печали, но и от сильного желания.

Сонни получала стипендию, а я кормился за счет случайных, разовых заработков, что было вполне в стиле той эпохи. Время от времени удавалось раздобыть продовольственные купоны. В число случайных заработков входила также продажа газеты «Гуд таймс» на Университетском бульваре. Затем меня переманили в конкурирующее издание под названием «После наступления ночи». Фактически это был порнографический журнальчик, на обложке которого каждую неделю помещалась не слишком четкая цветная фотография обнаженной красотки с огромным бюстом, чьи томные с поволокой глаза взирали на покупателей из прорези автомата, куда я закладывал газеты. Однако мое главное занятие заключалось в том, что я присматривал за шестилетним мальчуганом, которого звали Нил Эдгар. Его родители жили в том же многоквартирном доме, где нашли приют и мы с Сонни.

Это было здание с крышей из коричневой черепицы в викторианском стиле, с круглой башенкой, увенчанной острым шпилем тремя этажами выше основного корпуса. Внутри здание давным-давно обветшало и нуждалось в капитальном ремонте. Штукатурка потрескалась, а линолеумные полы протерлись до основания. Словом, типичная третьеразрядная студенческая общага. Однако наша квартира обладала скромными, но все же достоинствами в виде просторной кухни и многих викторианских мелочей, включая лепной карниз под потолком.

Работа сиделки подвернулась мне совершенно случайно. В первый же день, когда мы вселились сюда, я отправился на поиски молотка и постучал в дверь единственной квартиры, находившейся наверху. Мне открыл отец Нила, Лойелл Эдгар, сразу поразивший меня своей внешностью: ни дать ни взять — настоящая кинозвезда, что в немалой степени способствовало его харизме. Это был вылитый Брюс Дженнер, популярный олимпийский спортсмен того времени, только чуть тоньше и пониже ростом. Те же прямые, длинные, аккуратно расчесанные волосы и слишком правильные черты лица, как у куклы Барби. Меня поразили его глаза, голубые и на удивление прозрачные, придававшие взгляду мистическую окрашенность. В то же время Эдгар не блистал непринужденностью в общении. Он постоянно был напряжен, словно его только что ударило электрическим током. Все то время, пока я объяснял ему, что мне нужно, он стоял на пороге и мрачно смотрел на меня. Если бы не тихий голос с южным акцентом, раздавшийся в глубине квартиры, Эдгар наверняка бы захлопнул дверь перед самым моим носом. Из комнаты вышла миловидная женщина в джинсах и рубашке из шамбре. Прямые волосы бронзового цвета были завязаны сзади хвостиком, а в ее спокойной улыбке чувствовались умение владеть собой и безупречные манеры.

— Может быть, присядете? — предложила Джун Эдгар после того, как мы представились друг другу.

Позже выяснилось, что это было скорее предложение работы, чем попытка сгладить неприязненное отношение Эдгара. Джун объяснила, что они с мужем, преподававшим теологию, бывают заняты в течение всего рабочего дня. Их прежняя няня, наш сосед по этажу, Майкл Фрейн, внезапно оставил эту работу за день до моего появления, так как получил предложение возглавить лабораторию в Центре прикладных исследований. Джун была со мной совершенно откровенна и не скрывала, что находится в безвыходном положении. Она надеялась, что я соглашусь сидеть с Нилом после школы, а иногда и по вечерам.

Мне было трудно представить себя в роли няньки. Идея выглядела нелепой прежде всего потому, что у меня нет младших братьев и сестер, и, естественно, я всегда считал, что возиться с малышами — удел противоположного пола. С другой стороны, как раз в этот момент я оказался без каких-либо средств к существованию, да еще вдобавок за полстраны от отчего дома. Материальная зависимость от отца, который дрожал над каждым центом, висела надо мной дамокловым мечом и постоянно давила на психику. Отец был экономистом, одним из лучших специалистов по денежному рынку, и в этом отношении деньги являлись для него смыслом жизни. В результате они питали многие наши конфликты. Только приняв предложение Джун, я узнал, во что вляпался.

— Дружище, так, значит, ты теперь будешь вкалывать на председателя «Одной сотни цветов»? — весело объявил мне в тот же вечер научный руководитель Сонни, Грэм Флорри.

Мы с Сонни присутствовали на первой для нас вечеринке старшекурсников и аспирантов, одном из тех мероприятий, которые вскоре стали восприниматься мной как кошмар. Здесь выпускники старались поразить друг друга эрудицией и оценивали, кто чего стоит. Грэм — высокий румяный англичанин со светлыми, подстриженными, как у женщины, волосами, концы которых завивались внутрь, — носил хилую бородку, обрамлявшую челюсть, и узкие тонированные желтые очки, намекавшие на психоделическую ориентацию. Мне было невдомек, что он имел в виду под «Одной сотней цветов» и что его так развеселило.

— Поинтересуйся в ФБР, приятель, у службы безопасности Дэмона, у городской полиции. Сдается мне, они должны неплохо знать «Одну сотню цветов». Эти ребята, по-моему, именуют себя Революционным советом. «Черные пантеры», «Белые пантеры», «Метеорологи», «ПЛП», «Коричневые береты» — кого там только нет. Всякой твари по паре. «Племя Красной горы», «Движение белых за освобождение Хьюи». Мелкие ячейки, группы, организации, всякий сброд, который начинает хлопать в ладоши, как только слышит разговоры насчет того, что, мол, давно уже пора браться за оружие. Опасный тип этот Эдгар, уж поверь мне. В прошлом году по его приказу казнили человека. Ты не знал? Один дурачок, который связался с ним, случайно мне обмолвился… Боже, что я болтаю? Надеюсь, ты не из ФБР?

Я заверил его, что не имею отношения к сей почтенной организации. Грэм сделал солидный глоток виски, чтобы рассеять тревогу.

— Короче говоря, укокошили какого-то парня из «Пантер», которого приняли за осведомителя. Полицейские нашли его в канаве у залива. Бедолаге сделали смертельный укол героина и подсунули в карман пакетик с порошком, чтобы навести полицию на мысль о передозировке. Человеческая жизнь для них гроша ломаного не стоит. Полиция не стала дальше копать. Во всяком случае, пока.

Затем Грэм вкратце набросал основные вехи биографии Эдгара. Отпрыск южных плантаторов; его дедушка вырос вместе с рабами. То было прошлое, в котором милосердие соседствовало с алчностью, что Эдгар охотно признавал и регулярно обличал. Он был посвящен в духовный сан и, оставаясь священником, преподавал на факультете богословия. Вместе с тем Эдгар занимался сравнительным изучением Евангелия и марксистского учения. Однако с наступлением в середине шестидесятых эры свободы, больше смахивавшей на анархию с жаркими дискуссиями у буфетных стоек, он стал ориентироваться скорее на маленькую Красную книжечку председателя Мао, чем на Священное Писание. Эдгара подозревали в том, что через свою радикальную организацию он инспирировал массовые беспорядки прошлой весной, когда отдельные группы белых и черных студентов захватили университетские корпуса, угрожая сорвать учебный процесс. Фаланга полицейских, прибывших из города, приступила к штурму, во время которого огнестрельное ранение получил университетский охранник. В него стреляли с противоположной стороны главной площади кампуса.