Секретные материалы: Хочу верить - Макс Аллан Коллинз Страница 27

— Мне нужно знать, — сказала она, — что вы имели в виду.

Он пожал плечами:

— Не имею ни малейшего понятия.

Она уставилась на него.

Он поднял брови, улыбнулся с некоторым разочарованием:

— Вы надеялись на другой ответ?

Она отвернулась. Мысли ее разбегались, она помолчала, чтобы их собрать, потом спросила:

— Вы что-нибудь обо мне знаете?

Его улыбка могла бы быть торжествующей, не знай она, кто он такой.

— Помимо того, что я вам отвратителен, дорогая?

— Вы ничего обо мне не читали? В газетах, в журналах? Не искали в Интернете?

— Нет, у меня даже нет компьютера.

Она попыталась снова:

— Вы знаете, чем я занимаюсь? Чем занималась раньше и чем сейчас?

— Нет. Но я вижу, что вы человек верующий.

Тут не надо было экстрасенсом быть: золотой крест на шее давал возможность любому балаганному фокуснику изобразить процесс чтения мыслей, — как она и говорила Малдеру.

Но отец Джо добавил:

— Но верите вы не в то, во что верит ваш муж…

— Он не мой муж.

Почему она это сказала так резко? Понятно было, что бывший священник к этому прицепится, и сейчас его взгляд переместился с ее лица на этот золотой крест.

— Вы не хотите рассказать мне о себе, моя дорогая?

— Нет.

— Вы… вы хотели бы исповедаться?

Она уставилась на него со смешанным чувством ужаса и омерзения.

— Я не думаю, что вы каким-либо образом имеете право…

— Судить? Вероятно, нет. Но ведь вы меня осудили?

Она засмеялась резко, коротко, невесело:

— А вы не заслужили осуждения?

— Как растлитель? Как педераст? Как мерзость в земном царстве Господа?

— Как все это, да.

Улыбка его была доброй, от чего ей еще жутче стало.

— И все же, доктор Скалли, разве я не создание Божие, как и вы?

Она встала.

— Не думаю, что Бог когда-нибудь признает вас — после того, что вы сотворили с этими мальчиками.

На полпути к двери ее остановил его голос, в котором прозвучало что-то от проповедника с кафедры:

— Знаете ли вы, почему мы здесь живем? Мы, называющие своим домом этот мерзкий ящик с монстрами?

Она обернулась. Он продолжал:

— Потому что мы ненавидим друг друга так же, как ненавидим сами себя. За наши мерзкие пристрастия.

Ее приподнятая губа скорее напомнила собачий оскал, чем улыбку человека:

— От этого они не становятся ни на каплю менее мерзкими.

Он развел руками, почти как в жесте благословения.

— Но откуда же идут эти пристрастия? Эти наши неуправляемые импульсы?

— Не от Бога, — сказала она.

— Не от меня, — ответил отец Джо. — Я себя кастрировал в двадцать шесть лет.

Это ее потрясло. И правда ад. Но это ад отца Джо, и ей оттуда надо было уйти. Она пошла к двери.

— И о видениях этих я тоже не просил, — сказал он ей вслед.

Она остановилась, держась уже за ручку двери. Оглянулась.

— «Притчи», 25:2, — сказал он.

— Что? — спросила она, сдвинув брови.

— «Слава Божия — облекать тайною дело, а слава царей — исследовать дело».

— Не смейте мне Писание цитировать!

Он спросил спокойно:

— Зачем вы приезжали?

Она ничего не сказала. Ее трясло, рука лежала на ручке двери… но не повернула ее.

— Чего вы боитесь, дитя мое? — спросил он.

Она, все так же хмурясь, ответила:

— Вы сказали: «Не опускайте рук» — почему? О чем это было?

Он пожал плечами, покачал головой, и перепутанные змеи его волос будто ожили, всколыхнулись.

Почти выведенная из себя, она шагнула к нему и спросила требовательно:

— Зачем вы это сказали?

Он смотрел на нее, не мигая. Голос его упал почти до шепота:

— Я не знаю.

— Не верю!

— Я не лгу вам. Я говорю правду.

— Это были ваши слова — что они значили?

Он снова пожал плечами:

— Я не знаю, почему я их сказал.

— Вы смотрели прямо мне в лицо!

Она нависла над ним, ярясь, сжимая кулаки в желании заколотить ими по нему, как ребенок лупит кулачками родителя, когда не может понять его строгости.

И будто ее гнев поджег костер его собственных эмоций, сдержанный бывший священник вдруг расстроился, глаза наполнились слезами.

— Все… все, чего я в жизни хотел — послужить Ему… хотел только одного — послужить Господу моему…

Он наклонил голову, закрыл глаза, что-то зашептал про себя — очевидно, молясь.

— Давайте-давайте, бейте на жалость, — сказала Скалли, — только от меня ее не ждите.

Она уже почти вышла, когда он вдруг начал быстро и глубоко дышать. Трясясь и дергаясь, он смотрел на нее жалкими глазами, и она поняла, что он опять играет — и сильно переигрывает, пытаясь добиться от нее жалости, которой не будет.

Она даже сказала уже:

— Когда надоест, можете перестать… — но тут доктор Дана Скалли узнала симптомы. Полноценный эпилептический припадок.

Вернувшись к дивану, она положила руки на плечи отца Джо.

— Посмотрите на меня! — велела она, но голова у него повисла, как у тряпичной куклы, глаза закатились и он пытался проглотить язык.

Скалли вытащила сотовый, набрала 911 и занялась своим новым пациентом.

Скорчившись в отчаянии в своем деревянном ящике, Черил Каннингэм вдруг услышала звук отпираемого замка. Впервые за много часов она подняла глаза с надеждой, услышав, как худой доктор ласково что-то говорит ей по-русски.

Распахнулась дверь клетки, внутрь просунулась рука и поставила перед ней тарелку теплого жаркого — большую тарелку, которая не пролезла бы в отверстие для кормления, через которое ее добрый тюремщик до того осыпал ее «Поцелуями Херши».

Потом он закрыл дверцу ящика, но не успел ее запереть, как его отвлекли другие голоса, говорящие по-русски, только куда громче. За пластиковой завесой двигались темные тени и слышались резкие слова. Несколько секунд продолжался громкий спор, потом появились двое медиков, мужчина и женщина, которых Черил видела раньше. Они громко, энергично жестикулируя, разговаривали на иностранном языке и полностью отвлекли на себя внимание тощего.