Обреченная - Элизабет Силвер Страница 29

На дорожке эта девушка показалась мне не такой, как на городской улице или на фото. Сначала она представлялась мне простушкой с грязно-светлыми волосами, пытавшимися как-то обрести свое «я» где-то между кудряшками и прямыми прядями. Ее волосы словно отражали ее внутренний мир – кудрявые или прямые? Грязные или чистые? Была она высокой или низкой? Симпатичной или так себе? На ней были голубые баскетбольные шорты и черный спортивный лиф. Белая слишком большая футболка раздувалась, как флаг. На футболке виднелся логотип Пенсильванского университета, замаранный подписями – возможно, ее однокомандников? Или даже друзей? Если бы не эта футболка, я никогда не заметила бы ее.

Сара остановилась в десяти или, может, пятнадцати футах впереди меня и согнулась, прижав руку к пояснице. Футболка прилипла к ее телу – из-за пота оно было видно все до последнего дюйма. Пота не было разве что там, где проходила тонкая полоска бретелек лифчика. Птичьи руки девушки охватили ее талию, словно их можно было завязать на три узла у нее под пупком, и она начала бег трусцой. Я наблюдала с обочины, как она набирает скорость, обгоняя на повороте пожилую пару. Ее лицо искажалось натужной гримасой каждый раз, как ее ноги касались земли, словно ей было больно идти по собственной жизни. Она задыхалась даже на самых медленных этапах. Затем, вопреки запрету, я просто побежала следом за ней, поскольку была готова снова начать бег. Я не висела у нее на хвосте. Я вообще не намечала ее жертвой с момента нашей встречи. Это было бы невозможно по их теории – еще одна нестыковка в моем деле.

В третий раз я увидела Сару на ее рабочем месте. Она была каким-то куратором в процессе обучения, что, по мнению Марлин, вряд ли можно было считать работой, поскольку роль ассистента (несмотря на ожидаемое продвижение) не требовала университетского образования. Мисс Диксон была одной из двух ассистенток главного куратора в Филадельфийском музее искусств и занималась всем – от встреч со студентами до общения с наследниками умерших художников и уборщиками. Казалось, порой ей нравится ее работа, несмотря на тот факт, что каждый день ей приходилось карабкаться по лестнице Рокки [20] и за ланчем любоваться на картины Томаса Икинса или Джорджии О’Киф [21], если было настроение.

Порой, когда эта девушка проходила из отдела американских художников в отдел костюма, я видела, как она останавливается у какой-нибудь картины и встречается взглядом с кем-то из персонажей, словно у них была общая тайна. В этот краткий момент Сара Диксон казалась довольной. Ее плечи расправлялись, наполненные силой, ноги становились в пятую позицию, а руки охватывали щеки, словно она позировала для фотографа. Она не замечала толп посетителей вокруг, шумных малышей, школьных экскурсий на полсотни детей, возглавляемых одинокой училкой лет за сорок и выглядящей на весь полтинник, европейских туристов, обтекающих ее справа и слева, держась за руки… Она умела жить лишь в безопасности рам. Нечто красивое, написанное в цвете по выбору другого человека и по артистическим вкусам третьего, созданное для определенной цели – носить дорогое и изысканное одеяние в надлежащем месте, чтобы тысячи людей в свой выходной могли полюбоваться на это восхищенным взглядом. Я никогда не узнаю, какими тайнами она делилась с балеринами Дега, приехавшими из Лувра по обмену, или с рубенсовскими женщинами, глядящимися в зеркала.

Во время всех моих посещений музея я ни разу не видела, чтобы мой отец хоть заглянул туда, чтобы встретиться с Сарой во время ланча, подобрать ее после работы или привезти на работу. Даже если он и знал, где находится Филадельфийский художественный музей, он наверняка ждал снаружи, на ступенях, воплощая свой идеал с утреннего киносеанса, бегая вверх-вниз и, вне всякого сомнения, неизбежно налетая на туристов. Так или иначе, я никогда не задерживалась посмотреть. По всему, что мне удалось узнать, та связь, о которой заявляла Марлин Диксон, не могла существовать и не существовала.

Я уже была готова позвонить Марлин и сказать, что беспокоиться не о чем – по крайней мере, в отношении моего отца, – когда решила проследить за Сарой после работы, чтобы посмотреть, пойдет ли она в «Бар-Подвал» или еще в какое-нибудь заведение в северной части Филадельфии. Было шесть вечера, и она вышла из боковой двери музея с тяжелым рюкзаком на плечах вместо кожаного кейса, который обычно носила с собой. Она не пошла в метро, не перешла через реку, чтобы вернуться домой. Она словно без цели пошла через парк Бена Франклина, направляясь на восток, пока не дошла до Маркет, где свернула, чтобы пересечь реку, и продолжила идти квартал за кварталом, когда любой другой на ее месте уже давно поймал бы такси, пока не дошла до кампуса университета. Где-то в районе Дрексела Сара сняла рюкзак с правого плеча, расправила спину, перевесила его на левое плечо и снова двинулась в путь, пока не дошла до библиотеки.

Я замялась. Я пять лет не переступала порога ничего связанного с университетской библиотекой. Однако теперь я продолжала идти, вся на нервах, осторожно ставя одну ногу перед другой. Двадцать футов цемента рекой разделяли нас, и по этой реке плавали студенты, готовившиеся к экзаменам в середине семестра. Прежде чем открыть дверь, Сара обернулась ко мне, словно узнав меня – по беговой дорожке? По парку? По музею? Затем она исчезла внутри.

Я подошла к главной двери в тот момент, когда другой студент «подрезал» меня, и я споткнулась о кусок цемента, торчавший из земли, как океанская волна. С некогда сырого цемента на меня смотрели те самые буквы: «Берегись кровавой мисс из Ван Пелт 4».

Я не подняла взгляда, чтобы узнать, не смотрит ли на меня Сара, и не стала входить следом за ней. Я не хотела видеть стеллажей на букву «Н» в разделе «История» или пересматривать различные трактовки Французской революции. Поток неологизмов, неофитов, непотистов и некрофилов подхватил меня и унес домой.

Я отказывалась следить за Сарой Диксон три недели.

* * *

На шестой неделе моей слежки за мисс Диксон на деньги Марлин я узнала об убийствах в «Пабе Пэта». Я была возле дома Сары и ела шоколадный блинчик из моего любимого передвижного магазинчика, ожидая ее возвращения домой, когда наступила в трехдюймовую кучу собачьего дерьма.

Мимо проехала молодая семья с дорогой коляской, грубо хихикая и тыкая в меня пальцами – они напомнили мне, насколько я не вяжусь с Риттенхаузом. Я огляделась в поисках урны. Сугробы выброшенных рожков из-под мороженого, оберточных бумажек и рваных салфеток торчали оттуда, как мусорный букет. У меня не было выбора. Я не собиралась уходить. Я нашла лучшую точку для наблюдения – достаточно близкую, чтобы увидеть, кто входит и выходит, и достаточно удаленную, чтобы слиться с гуляющей в парке толпой.