Обреченная - Элизабет Силвер Страница 30

Я вытащила из мусора первую попавшуюся мне не слишком запачканную бумажку и вытерла подметку. Черная дрянь забилась в углубления, так что до конца отчистить подошву не удалось. Но пока сойдет. Я снова надела обувь, держа замаранную газету двумя пальцами, как радиоактивный мусор, и бросила ее в урну к остальному.

Когда мои глаза сфокусировались на этой газете, сквозь коричневые пятна проступили буковки. На меня с черно-белого газетного снимка смотрела моя будущая товарка по камере смертников. Заголовок прямо над ее фото гласил: «Вратарь пропустил смертельный мяч в свои ворота». К сожалению, журналист в своей статейке путался не только в метафорах, но и в видах спорта, причем настолько сильно, что я даже не поняла, в чем, собственно, обвиняют убийцу из «Паба Пэта», ну, кроме того, что она могла бы получше играть в теннис или соккер. Я вытащила газету из мусорки, чтобы прочесть эту статью, но дошла только до «убийца из спортивного бара хотела слишком много лимонада», когда услышала голос отца:

– Ноа? Это ты?

Я затолкала газету назад в мусорку и подняла глаза. Калеб шел ко мне с букетом белых гербер.

– Это ты! – радостно воскликнул он, на мгновение оглянувшись, прежде чем подойти ко мне. Мои руки повисли, и я позволила ему обнять себя. – Как ты? Где ты была?

Я бесстрастно кивнула, уставившись на прекрасные белые лепестки гербер у него в кулаке.

– Что ты здесь делаешь, куколка? Ты не ответила ни на один мой звонок. Я так за тебя волновался! – упрекнул меня отец.

– Я просто ела блинчик, – пробормотала я, показывая на остатки моей еды в мусорке. – У них в фургончике лучшие блинчики в городе, потому я хожу за ними сюда.

Отец поднял руки, шутливо сдаваясь.

– Я просто спросил, – сказал он. – Просто спросил, вот и все. Ничего страшного, если папа задаст вопрос единственной дочери.

Его глаза метались между мной и элитным высоким жилым домом.

– Это для Сары? – спросила я, показывая на цветы.

Вокруг глаз и рта Калеба тут же залегли складки. Он подался ко мне.

– Ноа…

– Не нойкай, папа, – сказала я, отчеканивая последнее слово. – Ты понимаешь, что делаешь? Господи, она же моя ровесница!

– Откуда ты знаешь о Саре?

– Я много что знаю, – сказала я. Ветерок сорвал горсточку листьев с соседнего дерева.

– Ладно, куколка. Разве твой старый отец не заслуживает второго шанса на любовь?

Моя грудь начала часто вздыматься.

– Любовь? Вот только не надо мне про любовь гнать!

– Да, любовь, – настаивал отец.

– А разве не любовь ты оставил в Лос-Анджелесе сколько там лет назад? Двадцать три?

Он опять поднял руки по-дурацки комическим жестом, изображая капитуляцию. Мне захотелось их оторвать.

– Это больно, – сказал он, изображая отступление. – Но я переживу. Переживу. Я крепкий парень, мне и не такое говорили.

– Чем больше ты говоришь, тем карикатурнее становишься. – Я показала на здание. – Как ты вообще с ней встретился? Она же в Риттенхаузе живет!

Папа не ответил.

– Она моя ровесница, Калеб. Это все равно что собственную дочь трахать, – заявила я.

– Не смей со мной так разговаривать! – подскочил отец.

– Не смей? Спрашиваю еще раз – как ты с ней познакомился?

Калеб сел на соседнюю скамеечку. Это могла быть та самая, возле фонтана, на которой мы сидели несколько месяцев назад.

– Честно? – спросил он.

– Была бы тебе благодарна.

– Я искал тебя, когда мы впервые встретились. Я мог бы поклясться, что она – это ты, прежде…

– Ты смеешься, что ли? Ты, блин, смеешься?

– Дай закончить! – взмолился папа.

– Я даже не могу перечислить все причины, почему это отвратительно. Но попытаюсь. Начну в алфавитном порядке. Адски. Безобразно. Вероломно. Грязно и грубо. – Моя грудь вздымалась и опадала. – Гадко. Гнило. Гнусно.

– Дай мне хотя бы объяснить!

– Жестоко. Жутко.

– Ноа! – крикнул отец, но тут же замолк. – Прошу тебя. Тогда у меня действительно было трудное время.

– Да, папочка, это было трудное время для всех нас. Ну так почему?

– Послушай, – мучительно проговорил Калеб. – Мне правда трудно об этом говорить.

– Правда? – рассмеялась я. – Труднее, чем обо всем остальном, о чем ты мне рассказывал?

– Ладно, – сказал он, уступая. И снова эти дурацкие руки взлетели вверх, говоря о его отступлении или о пассивности. Или это просто была привычка из-за арестов. – У меня в то время нервы были правда ни к черту. Я только что купил бар и продолжал устраивать свою жизнь так, чтобы войти в контакт с тобой.

– Да, четыре года после того, как узнал обо мне. Но ты продолжай, продолжай.

– Я хотел искать тебя, Ноа, – умоляюще проныл Калеб. – Я искал. Но я еще не был готов. Все рушилось в какую-то безумную бездну. Все думали о переменах, улучшениях, обо всем таком. Я тоже начал думать о жизни, понимаешь, о том, каким я должен быть. О том, что я пообещал себе после смерти моей мамы, и я понял, что настало время встретиться.

– К делу, – разочарованно сказала я.

– Я работал, тренировался, бегал по лестнице Рокки, и вот тогда я ее и увидел. Она вышла из двери в футболке Пенсильванского университета и бейсболке и стала готовиться к пробежке. А от твоей матери и из тех писем я знал, что ты в университете бегаешь, и я подумал – а вдруг это ты и искать уже никого не надо? Просто ты появилась передо мной, как по взмаху волшебной палочки, – рассмеялся он. – Но оказалось, – продолжил он, притихнув, – что это она. А дальше, как говорится…

– Дальше не надо, – сказала я.

– Ну, ты спросила. Вот я и рассказал.

– Как мило! Любовь, порожденная ошибкой.

Отец закатил глаза, а затем продолжил:

– Вы даже не похожи, вот что забавнее всего.

– Как смешно, Калеб!

Он повел глазами слева направо, а потом снова посмотрел на герберы, которые уже начали увядать у него в руках.

– Мы вместе с декабря.

– С декабря? – спокойно спросила я, словно это было для меня новостью. – А мы встретились только в феврале. До февраля ты даже не звонил мне.

Калеб горячо закивал. Ни борьбы, ни попытки изобразить великодушие. Я не стала давить дальше.

– Почему ты не рассказал мне о ней?

Отец глубоко вздохнул, словно пытаясь сочинить благовидный ответ, который позволил бы нашим отношениям продолжаться, но не смог. Для меня было невыносимо видеть, как он продолжает бороться, или слушать, что он там еще придумает.