Взгляд Медузы - Торкиль Дамхауг Страница 36

— Аксель Гленне? — повторила она.

Он кивнул. Женщина представилась:

— Кайя Фредволл, журналист газеты «ВГ».

Она протянула руку, но Аксель отвернулся и стал спускаться по лестнице к двери в подвал.

— Я пыталась до вас дозвониться. Вы наверняка понимаете, что меня интересует.

— Я ухожу.

— На тренировку? — спросила журналистка.

Он довольствовался кивком, не испытывая ни малейшего желания продлить этот разговор.

— У меня есть к вам пара вопросов. Я собираюсь писать об этих убийствах, о медвежьей истории…

Аксель понимал, что следовало бы сдержать нарастающее раздражение. Он окинул ее взглядом. Женщина, похоже, нисколько не сомневалась в своем праве заявиться куда угодно и спрашивать о чем угодно.

— Мне нечего вам сказать. Ничего интересного.

— Вы даже не представляете себе, что может оказаться интересным, — сказала она, подмигивая как бы в шутку; видно было, как она силится казаться дружелюбной. — Насколько я знаю, вы последний, кто разговаривал с Хильдой Паульсен в тот день, когда она исчезла.

— Ах вот как?

— А Сесилия Давидсен была вашей пациенткой. Может, выпьем по чашечке кофе в «Брокере»? Или поедим там, если хотите.

Аксель снова поднялся наверх, остановился перед журналисткой:

— Похож я на человека, который собрался пойти пообедать?

— Нет, — улыбнулась она, еще сильнее выпятив и без того выступающую нижнюю челюсть, что отнюдь не улучшило его настроения. — Но это заняло бы совсем немного времени. Мы вполне можем и здесь поговорить.

— У Сесилии Давидсен осталась восьмилетняя дочь. Вы хоть немного задумывались над тем, каково это — остаться без матери? К тому же еще фотографии ее трупа каждый божий день появляются на первых полосах газет!

Он уже разошелся, наговорил лишнего. Но его раздражение достигло критической точки, и он был больше не в состоянии сдерживаться.

— Да помилуйте, — сказала журналистка, — мы все это постоянно держим в уме, но мы же должны учитывать и другие обстоятельства. Народ имеет право знать…

— Чушь собачья! — рявкнул Аксель и принялся дрожащими руками отпирать дверь подвала.

— Вам не кажется, что вы сейчас не очень умно поступаете? — услышал он за спиной.

Он постоял в темноте, все еще кипя от злости, непонятно откуда взявшейся, пока не пришло в норму дыхание.

От прогулки пришлось отказаться. Через полтора часа он уже входил в квартиру. Приготовил себе кофе и вышел с ним на террасу. С фьорда дул резкий холодный ветер. Аксель плотнее запахнулся в пиджак. «Вы сейчас не очень умно поступаете», — вспомнил он слова журналистки. Вот сейчас поступить умно — это позвонить ей и извиниться. Вежливо и доброжелательно ответить на вопросы, подкинуть материала еще для одного сенсационного заголовка. «Ты должен вырасти человеком, который отвечает за свои поступки, Аксель». Позвонить Мириам. Или поехать к ней. И перед ней тоже извиниться. За то, что позволил себе переступить черту, злоупотребил своим положением. Сказать ей, что они больше не должны встречаться… А вообще-то, не о Мириам ему стоило бы так беспокоиться, а о Бреде. Как бы его разыскать? Загладить свою вину за то, что нарушил тогда их договор, предал его. Но тут извинением не отделаться. «Мне от тебя ни хрена не надо!» Они родились однояйцевыми близнецами. Когда они были маленькими, невозможно было их различить, пока они стояли тихо и помалкивали.

Но голос у Бреде был другой — так и мать всегда говорила. Бреде никогда не просил, утверждала она, он требовал. «Но это не совсем так, — подумал Аксель. — Его голос всегда был исполнен того, что не находило выхода. Что никто не был в состоянии принять. Бреде принесли в жертву». Его пришлось принести в жертву, чтобы из Акселя что-нибудь получилось. Произошла ошибка, из-за которой их оказалось двое, но только один из них мог получить жизнь.

Мог бы он воспрепятствовать этому? Если бы он промолчал… Ему было пятнадцать лет от роду, когда Бреде отослали из дому. Брат не играл уже больше в борца Сопротивления, пытающегося бежать в Швецию через границу. Он подбил соседских мальчишек помладше на участие в нацистских играх. Бреде был фюрером, называл себя ГГГ — Гитлером, Гиммлером и Гейдрихом в одном лице. По вечерам мальчишки возвращались домой с нарисованной на груди дегтем черной свастикой и отказывались отвечать на вопросы, чем они занимаются целыми днями. Даже тогда, когда на них наткнулись в лесу возле Свеннерюда, где они, полуголые и возбужденные, стояли вокруг Бреде, размахивающего одним из пистолетов полковника Гленне, ни один из них не посмел его выдать. Но из дому его отослали не тогда. Это произошло позже тем же летом. «Вот поэтому я спрашиваю тебя, Аксель. И я спрошу тебя только один раз».

Аксель бесцельно кружил по кухне. Оставался еще час до возвращения Бии с Марлен. Он открыл хлебницу: там завалялась засохшая горбушка, и он вдруг вспомнил, что обещал по пути домой купить продуктов. Как раз когда он собрался посмотреть, что у них есть в холодильнике, зазвонил мобильник. На экране высветился незнакомый номер; ему не хотелось ни с кем разговаривать, но он переборол себя и нажал кнопку приема.

— С вами все в порядке, Аксель?

Он узнал голос Сольвейг Лундвалл. Всего раз до этого она звонила ему в нерабочее время. Это не предвещало ничего хорошего.

— А у вас как дела? — попытался он перевести разговор.

— Вы должны обратить внимание на Пера Улава, — потребовала она. — Он пьет еще больше, чем раньше. Литрами. Я знаю, вы ему говорили, что ему необходимо уменьшить дозу, но он и слышать об этом не желает. Не успеет заявиться домой, как давай хлестать. Ребята тоже, но больше всех Пер Улав. Он даже ночью встает, чтобы напиться этого проклятого молока. И наутро всё — пусто. Я скоро не выдержу.

Он не стал прерывать ее и, только когда она замолчала, чтобы вдохнуть, поскорее вставил:

— Я обязательно поговорю с Пером Улавом, Сольвейг. Назначу ему консультацию.

Хотя назначить консультацию следовало в первую очередь ей самой, и он собирался уже пригласить ее на прием на следующий же день, как она сказала:

— Я его видела. Того, о ком вы спрашивали в прошлый раз.

— Это о ком я спрашивал?

— Вы спрашивали, не видела ли я того человека, который на вас похож. Который совсем как вы. Я его видела. Я за ним следила. Больше никто про него не знает. Но теперь час уж близок, вам это тоже известно, Аксель. Близок час.

— Вы говорите, вы за ним следили? — спросил Аксель, думая о том, что, наверное, уже сегодня нужно бы позвонить в психлечебницу.

Повисла пауза, а потом она ответила:

— Я звоню, чтобы предостеречь вас, Аксель Гленне.

— Как мило с вашей стороны думать обо мне…

— Мило? Ничего тут милого нет. И вы должны слушать меня, а не только болтать без умолку и давать умные советы.