Храм - Игорь Акимов Страница 37

Ему нужен был зритель. Оно и понятно: без зрителя — какой кураж…

Председатель минуту слушал, изредка поддакивая, но поскольку информация неведомой Полины явно стала перерождаться в банальный женский треп, вдруг оборвал ее:

— Ладно, ладно — об этом после поговорим. Ты мой канал вывела на селектор? Включай. — Он растер сапогом недокуренную сигарету, прокашлялся и подмигнул Н. Но уже в следующее мгновение его глаза стали пустыми: он весь сосредоточился на владевшем им чувстве. — Доброго ранку, панове добродии! Звертаюсь до вашей памяти и совести. Сперва о памяти. Деды нам завещали: сколько будет жить храм — столько будет жить и село. Шестьдесят лет храм был мертв — а мы разве жили? Теперь сам Господь зажег в храме жизнь, она пока едва тлеет, как Марийчина лампадка — а вы уже спешите ее затоптать… Или никто из вас не хочет жить по людски?… — Он сделал паузу, потому что сердце мешало ему говорить. Председатель закрыл глаза и терпеливо ждал, пока сердце успокоится. — Теперь о совести… Я понимаю, что от нашей злыденной жизни могло очерстветь любое сердце. Но вы же не крадете у соседа! — так почему же вы решили, что у Господа красть можно? Вы что же вообразили: если грех разделить на всех, то это уже и не грех вовсе?.. В этом мире уже нет ничего, что было бы ничьим. Все кому-нибудь да принадлежит. То добро, которое вы крадькома растаскивали этой ночью — от Господа, и направлено им целевым назначением: не на рынок, не в металлолом, не свинарники латать. На восстановление Храма!.. — Он перевел дыхание, погримасничал, разминая вдруг занемевшие губы, и хищно оскалился. — Думаю, все вы теперь у черного ангела на заметке. Что он с вас возьмет за те трубы, гвозди и доски — то его дела. Его не побоялись — ваша забота. Но как вы могли забыть обо мне?! — вот чего никак не возьму в толк. — По лицу председателя было видно, что он и в самом деле этому изумлен. — Так вот — беспамятных и страдающих временным потемнением ума предупреждаю: есть еще и мой счет. И горе тому, кто хоть один Господень гвоздик утаит… Короче: чтобы к полудню все было на месте.

Он отключил телефон, положил его в карман, потянулся до хруста и сказал весело:

— Ох и добре в такое утро потрудиться!..

Во второй половине апреля ударила жара. Как объясняли телевизионные синоптики, пришедший от Азорских островов антициклон уперся в стоявший над Каспием атмосферный фронт, за которым температуры были без малого минусовые. С наскоку взять преграду не удалось; антициклон наливался волнами далекой атлантической жары, которую медленный вихрь поднимал куда-то в слепящий космос, прихватывая с собой соки всего живого. Но на земле жары не становилось меньше: гигантский насос гнал ее с запада, и конца этому не предвиделось.

Через село дважды проходили войска. Оба раза это были сводные механизированные батальоны. Пережившие Афган мужики собирались возле калиток, и, не обращая внимания на поднятую техникой пыль, судачили, что вот, мол, сколько уж лет прошло, а наши воюют все тем же старьем: и пушки те же, и калаши, а уж о броне и речь не идет, — страшно от одной только мысли, что вдруг судьба заставит снова в нее влезать.

Не только в ближних предгорьях, но и в горах боев не было. Постреливали — это случалось каждый день, дело обычное; однако до смертоубийства не доходило. Видать, это устраивало обе стороны. Какие времена — такова и война. Как-то после обеда Илья вышел по мобильнику на председателя. «Я уже в Крутом яру; со временем хреново. Встречай меня на околице — дело есть.» Председатель не ждал звонка и потому не спешил с ответом. «Хорошо, — сказал наконец. — Только давай договоримся сразу: в село твои парни не входят.» — «Это как же понимать?» — терпеливо спросил Илья. — «А ты подумай, — посоветовал председатель. — Пока до нас доберешься, все и сообразишь.» И отключился.

Появление банды ничего доброго не предвещало. Правда, до сих пор обходилось без эксцессов, но одно дело — мирное время, и уж совсем иное — когда преследователи тебя обложили, и может быть ты живешь свой последний день.

Председатель не думал о предстоящей встрече. Все возможные ее сюжеты были известны; если случится новый сюжет… Да откуда ему взяться? Карты на столе, расклад очевиден; подыгрывать никому председатель не собирался. Он воспринимал появление банды в одном ряду с привычными негативными явлениями природы: жарой, желудочной эпидемией, свалившей в прошлом месяце половину села, участившимися пожарами, смертью фельдшера Кирилыча… Разве с этим поспоришь?

Пройдя к околице, он сел на корточки в рябой тени старой низкорослой акации. Жесткая кора атаковала спину в трех, нет, уже в двух, а вот теперь только в одном месте, но председатель не сдвинулся даже на миллиметр. Он знал, что происходит слияние; нужно потерпеть, а потом станет совсем хорошо, потому что дерево отдаст ему столько, сколько он сможет принять.

Так и случилось. Председатель закрыл глаза и ощутил, как тело становится все легче, легче, как тяжесть стекает куда-то в ноги, а через ноги в землю, как становится нечувствительным зной. Он даже задремал, хотя в глубине мозга уже отдавался рокот далеких дизелей. Всего два, отметил председатель, и провалился в глубокий сон. Настолько глубокий, что разбудила его только тишина. Тишина наступила вдруг; председатель открыл глаза; голова была легкой, словно он и не спал вовсе. А ведь ему только что снилось что-то хорошее. Председатель попытался вспомнить — и не смог. Вот так всегда, посетовал он, теряешь, теряешь, обычно даже не замечая этого, а потом удивляешься, что душа пуста…

БМП было два. Облепленная людьми броня источала жар. Заднюю машину председатель сходу не смог оценить, потому что пыль догнала ее и накрыла тончайшей пеленой, зато головная была рядом — вся на виду, во всей красе. Пулемет ее изрешетил, моторная часть чернела следами пожара, боковую броню вдавило так, что в двух местах лопнула сварка, а разорванное крыло вызывающе топорщилось: даже униженная, броня пыталась сохранить лицо.

Боевики держались с оглядкой, не спешили спускаться на землю.

Илья медленно слез с брони, прихрамывая подошел к председателю, присел рядом. Достал сигареты и протянул не глядя. Это был «данхилл». Много лет назад, почитай в другой, легендарной жизни, когда у председателя, тогда солдатасрочника, была возможность курить любые сигареты, причем не лицензионное фуфло, а настоящий товар, — он несколько раз пробовал приучить себя к этому зелью. Все-таки есть в них бесспорный шик, даже аристократичность. Закурил такую штучку перед барышней (только держать сигарету нужно не по-солдатски, большим и указательным, как докуривают, скрывая в ладони, коллективный «бычок», а как-нибудь по особенному, например, между указательным и средним пальцами, в самой глубине промежутка; когда подносишь такую сигарету к губам и ладонь прикрывает всю нижнюю часть лица — в этом есть какая-то тайна), — так вот, когда закуриваешь такую штучку перед барышней, отпадает необходимость что-то врать, напуская на себя значительность. Если барышня не дура, она сразу понимает, что ты человек не простой, что у тебя есть прошлое и может быть даже душа. Правда, и в этом случае приходится что-то говорить — таков ритуал, — но зато слов может быть в десять раз меньше, да и те заменимы загадочными взглядами и полными значения паузами. Пусть придумывает тебя сама! Короче говоря, для охмурения — вполне подходящий инструмент; если бы не два дефекта. Во-первых, от «данхилла» председатель (вернее — тот давешний солдатик) не получал физиологического кайфа, только интеллектуальный; от такой сигареты еще больше хотелось курить. А во-вторых, что-то в них было намешано такое, отчего в носу начинало свербить, как при аллергии. Поэтому председатель достал из бокового кармана пиджака «мальборо» и протянул Илье. Тот понял — и спрятал свои сигареты.