Ярость - Карин Слотер Страница 38

— До свидания, мой сладкий мальчик! — крикнул Бен, когда его уже волокли к выходу.

Джон помахал рукой в ответ, с трудом подавив желание срочно вытереть с себя слюну Бена.

Примерно лет через пять заключения Джон как-то спросил у Бена, почему он, как более старший, никогда не приставал к нему и не пытался с ним ничего сделать в камере. К этому моменту Джон уже стал намного крупнее. Как и предсказывала мать, он в конце концов «пошел в кость», руки и ноги его стали большими и сильными. Благодаря занятиям в спортзале, его тело обросло мышцами, а волос на нем хватило бы, чтобы согреть белого медведя за Полярным кругом.

Бен тогда пожал плечами.

— Не нужно гадить там, где ешь.

— Нет, — настаивал Джон, не давая ему уйти от ответа с помощью столь саркастического заявления. — Скажи мне. Я хочу знать.

Бен разгадывал кроссворд и поначалу был раздосадован, но, увидев, что Джон говорит серьезно, отложил его в сторону.

— В этом нет никакого спортивного интереса, — наконец сказал Бен. — Я люблю соблазн-шоу, мой мальчик. Я — актер на сцене, а ты… — Он улыбнулся своей влажной улыбкой. — А ты — деревенщина.

Впрочем, тогда эта «деревенщина» не ударила в грязь лицом. Через мгновение Джон притянул Бена к себе, нос к носу, и получил возможность высказать все, что о нем думает.

После того как жюри присяжных вынесло приговор, Джона увезли назад в камеру окружной тюрьмы. Наручники оставили, зато забрали ремень и шнурки на ботинках, чтобы он не натворил каких-нибудь глупостей. Но переживали они напрасно. Он был слишком потрясен, чтобы вообще шевелиться, не говоря уже о том, чтобы лишить себя жизни в этой крохотной камере полтора метра на два пятьдесят.

Двадцать два года жизни. Двадцать два года. Ему будет уже тридцать, когда у него появится право на условно-досрочное освобождение. Он будет уже стариком.

— Все хорошо, — сказала ему мама со слезами на глазах. После его ареста она почти не плакала, но сейчас дала волю слезам. — Все хорошо, мой мальчик.

Она имела в виду, что это хорошо, потому что ему удалось избежать смертной казни. Тогда на первых полосах все газеты страны писали о четырнадцатилетнем мальчишке, забившем своего сверстника бейсбольной битой до смерти. В Техасе недавно казнили двадцатилетнего парня за преступление, которое он совершил в семнадцать лет. Несовершеннолетние правонарушители больше никого не удивляли. И Джон мог бы уже находиться по пути в камеру смертников, вместо того чтобы думать о перспективах жизни за решеткой.

— Мы можем подать апелляцию, — сказала мама. — Это будет недолго. Мы подадим апелляцию.

На лице тети Лидии, стоявшей позади нее, было написано сомнение. Позже Джон узнал, что все присяжные, кроме одного, — отца троих детей, один из которых был возраста Джона, — проголосовали за смертный приговор. Остальным же хватило один раз взглянуть на Джона, потом на фотографии обезображенного тела Мэри Элис крупным планом, чтобы осудить его на смерть.

В камере предварительного содержания Джон продолжал раз за разом прокручивать в уме все, что было сказано о нем во время судебного процесса. Психолог штата показался ему довольно славным, когда они беседовали несколько месяцев назад, но на суде он во всеуслышание заявил, что Джон, видимо, параноидальный психопат, хладнокровный убийца без намеков на угрызения совести. Еще там были ученики школы Джона, которые на стадии вынесения приговора пришли, чтобы рассказать, какой хорошей девочкой была Мэри Элис и каким ужасным всегда был Джон Шелли. Директор школы Биндер, тренер Мак-Коллох… Все говорили о нем, как о Чарльзе Мэнсоне. [14]

Кто этот человек, о котором они говорят? Джон не узнавал его. Половина этих людей за последние три года не перекинулись с ним и парой слов, а теперь они ведут себя так, будто знают о нем буквально все. Некий раскол произошел, когда они переходили из начальной школы в среднюю и компания популярных детей не приняла его. Если бы не спорт, он так и остался бы чокнутым отщепенцем. Когда его выгнали из футбольной команды, никто из них при встрече даже не смел взглянуть ему в глаза. А теперь, если послушать этих его так называемых «друзей», Джон вообще был каким-то… монстром.

Джон сидел, уставившись на расползавшиеся по бетонному полу трещины, напоминавшие линии судьбы на ладони, и пытался по ним угадать свое будущее. Когда он поднял голову, по другую сторону решетки стоял Пол Финни.

Отец Мэри Элис улыбался.

— Приятного времяпрепровождения, маленький кусок дерьма, — сказал он Джону. — И так же будет для тебя и дальше.

Джон не ответил. Что он мог на это сказать?

Мистер Финни придвинулся ближе и вцепился руками в прутья решетки.

— Думай о том, что ты сделал с ней, — прошептал он. — Вспоминай о ней каждый раз, когда будешь наклоняться в душе.

Джон тогда его не понял. Ему было шестнадцать лет. И даже если бы мистер Финни объяснил ему все в мельчайших деталях, Джон, вероятнее всего, только покачал бы головой и сказал, что этого просто не может быть.

Но на самом деле все было именно так, как говорил Финни.

Они продержали его в окружной тюрьме до вечера, причем охранники заходили в камеру каждые полчаса, чтобы убедиться, что Джон не пытается сделать из простыни петлю и повеситься. Тюрьма штата находилась на берегу Атлантического океана, в нескольких сотнях миль отсюда, в городке, о котором Джон никогда не слыхал. Политика этого учреждения в отношении посетителей была очень строгой. Он должен будет провести здесь полный календарный месяц, прежде чем матери разрешат увидеться с ним. Они говорили, что это период акклиматизации, время, которое дается заключенному, чтобы он привык к новому окружению и почувствовал, что привилегию принять гостя еще нужно заслужить. До сих пор самым продолжительным отрезком времени, когда Джон не видел своих близких, была неделя церковных праздников, которую он провел в Гатлинбурге, штат Теннесси.

Они разбудили его на рассвете, пока машин на улицах было еще мало, и Джон, с трудом передвигая ноги в кандалах, влез в тюремный транспортный автобус, держа закованные в наручники руки перед собой. Запястья у него были такие тонкие, что им пришлось одолжить в женской тюрьме маленькие наручники. Он всегда был худым, как вешалка, а от стресса стал выглядеть еще хуже. За время судебного процесса он потерял почти десять килограммов, и сквозь мешковатый оранжевый комбинезон, в который он был одет, отчетливо просматривались ребра.

В автобусе были и другие мужчины, и, когда он садился туда, они принялись свистеть и улюлюкать. Он улыбнулся, потому что подумал, что это какой-то ритуал при посадке.