Миллионер - Сергей Сергеев Страница 4

– Поручили мне, – сказал Рюмин.

Сидоров впервые воздержался от мата и посмотрел на него сочувственно:

– Про коньяк не забудь и презервативы с усами!

* * *

Париж, 1988 год, сентябрь

В очках с роговой оправой, вечно помятом пиджаке и с потертым портфелем Валентин Борисович, несмотря на молодость, походил на задроченного жизнью преподавателя. Но безобидная внешность была обманчива.

Рюмин не любил людей – никаких. Ни соотечественников, ни иностранцев, никого. Иногда он сам задумывался, почему его раздражают все окружающие. Можно было бы объяснить это желанием преуспеть, добиться власти и связанных с ней материальных приятностей. В этом случае люди действительно являлись не более чем инструментом, материалом, неизбежным злом и препятствием на пути к светлому будущему. Однако эта стройная система не объясняла всего многообразия настроений и реакций Валентина Борисовича.

Он не любил прежде всего людей умных, так как они представляли наибольшую опасность для его триумфального шествия по жизни. Именно поэтому в числе его приятелей, а впоследствии, когда он преуспел, среди тех, кого он поддерживал по жизни и продвигал по служебной лестнице, преобладали серые личности, вызывавшие у Рюмина приятное ощущение превосходства.

Однако раздражали и эти придурки.

Некоторые – таких было большинство – по причине откровенного примитивизма, унижавшего тонкую душу Рюмина. Другие, что еще хуже, проявляли себя лукавцами, которые разгадали комплексы Валентина Борисовича и использовали их в собственных интересах, применяя против своего благодетеля его же оружие.

К какой категории следовало относить Жана Фурнье, пока было неясно.

С одной стороны, он проявил слабину, попавшись в сети коварной контрразведки и связавшись с некоей Наташей – имя наверняка вымышленное, – полюбившей его далеко не бескорыстно. Однако Фурнье был умным парнем.

Это у Рюмина сомнений не вызывало – он внимательно прочел его оперативное дело – толстый том агентурных сообщений, данных наружного наблюдения, прослушки телефонов и помещений, а также ознакомился с заключениями психологов. «Неужели он не понимает, что Наташа – наша подстава? Не может быть! А если это так, значит, он сам подстава и меня уже ждут местные “Сидоровы”».

Валентин Борисович прекрасно понимал, что попал в сложную, а фактически безвыходную ситуацию. Он вообще не разделял восторгов своих коллег и знакомых по поводу заграничной командировки. Слишком многое от него не зависело. Риски явно перевешивали возможные плюсы.

Ну съездит он в Париж – «сто лет бы его не видеть», – завербует этого самого Фурнье, что весьма сомнительно, получит за свой «подвиг» почетную грамоту или медаль, а дальше что? Жди всю жизнь, пока какой-нибудь долбоеб не завалит агента или его не продаст очередной перебежчик. Оказаться заложником собственного успеха – кислая перспектива, что и говорить.

Валентин Борисович был патриотом – в том смысле, что в условиях всевластия органов сделать на родине карьеру ему было намного проще и безопаснее. Лучше предсказуемость и надежность, чем журавль в небе – считал он.

Но делать нечего, и сейчас Рюмину приходилось ждать Фурнье в парижском кафе.

Накануне он позвонил французу домой – номер он получил от запасливого Сидорова – и представился другом Наташи, прихватившим по ее просьбе «сувенир для Жана».

Фурнье охотно согласился встретиться, что еще больше усилило подозрения Рюмина. Прошло уже десять минут сверх назначенного времени, но Фурнье не появлялся. Правда, по улице метался какой-то парень, внешне похожий на вчерашнего студента.

«Неужели это и есть Фурнье? А почему не заходит в ка-фе?» – терзался сомнениями Валентин Борисович, наблюдая сквозь витрину за этими странными перемещениями.

Ноги сами подняли его со стула и вынесли на улицу.

– Вы Жан?

– Да, месье. А вы – друг Наташи?

– Да, у меня для вас сувенир. – Рюмин сделал непроизвольное движение в сторону своего неизменного портфеля. – Может, зайдем в кафе?

– Ни в коем случае! Вы – сумасшедший! Мой офис на этой улице. А вдруг нас увидят вместе?

«“Э!” – сказали мы с Петром Ивановичем, – мысленно процитировал гоголевского героя Рюмин. – Да ты боишься. Хочешь скрыть наш контакт. А почему? Понимаешь, что сувенир от Наташи – это предлог, или заманиваешь?»

– Тогда, может быть, прогуляемся? – предложил Рюмин.

– Давайте, но у меня не более двадцати минут.

– Я тоже спешу. Проездом, знаете ли, в Париже.

– Да, понимаю. Как Наташа?

– Привет вам передает. И вот, просила передать. – Рюмин достал из портфеля и протянул Жану сверток, предусмотрительно помещенный в пакет с названием известного парижского магазина «Галлери Лафайетт».

– О, это так мило с ее стороны! Что там?

– Не знаю. Это ее подарок, – соврал Валентин Борисович, прекрасно осведомленный, что в конверте – дорогая палехская шкатулка, которую он сам же и покупал в «Березке» на конторские деньги.

– Передайте ей привет от меня. Подарок я вручу при встрече, скорой встрече! Скоро приеду в Москву, – сообщил Жан.

– Хотите продолжить учебу?

– Не совсем. Вы же знаете, что мой отец – президент одной из крупнейших компаний Франции.

– Разумеется, – соврал Рюмин. В деле на Жана упоминалось, что его отец – богатый предприниматель, но более точные данные отсутствовали.

– Компания моего отца открывает представительство в России. Перестройка, гласность! Очень хорошо для бизнеса.

«Это точно. Спекулянтов развелось!»

– Я назначен директором представительства компании моего отца в Москве, – со значением пояснил Фурнье.

Рюмин почувствовал, как отлегло от сердца.

Он долго и проникновенно тряс руку Жану, уверяя, что вместе с Наташей первым встретит его в аэропорту Шереметьево.

– Перестройка, – гордо сказал Рюмин на прощание и в знак солидарности поднял сжатый кулак: – Рот фронт, товарищ!

– Не знал, что ты такая капризная! – возмутился Максимов. – Как может не нравиться Арбат?

Уже час он и его законная супружница Екатерина разбирали вещи в новой квартире и вяло переругивались.

– Я думал, что ты будешь в восторге. О нас позаботились – дали квартиру в Центре, – не мог успокоиться Максимов. – Помнишь Окуджаву? «Ах, Арбат, мой Арбат – ты мое Отечество». Целая эпоха! Писатели ходили по арбатским переулкам.

Максимов хотел еще сравнить Арбат с Латинским кварталом в Париже или районом Сохо в Лондоне, но язык не повернулся. И правильно сделал, так как это вызвало бы у Екатерины новый взрыв возмущения. Впрочем, она и так не могла угомониться.