Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон Страница 40

– Ты такая красивая, Флора, ты моя куколка, я по тебе скучал. Покажись-ка, новое платье, да? Тебе идет!

Работы в доме приостановились, комнаты стояли наполовину отделанные. Девчонка спала в гамаке.

Когда она проснулась и распрямилась, стало видно, что она беременна.

Только она по-прежнему отказывалась об этом говорить.

В середине сентября они переехали домой.

– А как же школа? – поинтересовалась Флора. – Что ты с этим думаешь делать?

– Со школой я договорился.

– Что ты им сказал?

– Какое имеет значение, что я сказал? Она получила отсрочку.

* * *

Жюстина перестала одеваться, слонялась по дому в махровом халате в зацепках. К тому же вскоре у нее не осталось одежды, скрывавшей растущий живот. Купить ей одежду для беременных означало бы капитулировать.

Только все это не имело значения, поскольку она никуда не выходила, совсем не показывалась людям.

Это должно было случиться когда-то весной.

Кто отец? Марк?

Жюстина молчала.

Тишина окутывала дом, она стала его настроением, заполняла все, от подвала до заново отделанного чердака.

Когда пошел снег, девчонка вдруг принялась вязать. Распустила старую кофту и что-то вязала, вытягивая нитку из лохматого серо-белого клубка. Без выкройки, на глаз, петли получались кривые.

Незадолго до рождественского поста Свен уехал по делам в Барселону. Флора хорошо это запомнила. Он не хотел ехать, но деваться ему было некуда. Свен метался по дому, такси ждало под окнами так долго, что он чуть не пропустил рейс.

Когда он наконец уехал, Флора поднялась к Жюстине. Следовало попытаться наладить хоть какой-то контакт.

– Как ты себя чувствуешь, скажи по крайней мере, как ты себя чувствуешь?

Светлые брови сдвинулись.

– Над морем кружится снег, видишь, снежинки похожи на перышки...

– Я не об этом спрашиваю.

– У меня когда-то были звери, а ты и не знала.

– О чем ты говоришь! Звери, перья. У тебя что, разжижение мозгов?

– Мозги... Флора. А как розы могут жить без мозга?

Флора взяла ее за плечи, приподняла. Запах пота, немытого тела. Волосы висят жирными сосульками, на затылке свалялись в птичье гнездо. Флора повела ее в душ.

Она ждала обычной реакции, ждала, что девчонка испугается. Но нет. Блестящий холм живота, торчащий пупок. Груди как два раздутых, едва не лопающихся шара. Флора намылила губку, принялась тереть бледно-серое тело. Терла и поливала, мыла шампунем волосы.

Жюстина стояла точно статуя, беременная статуя. Флора видела, как внутри нее шевелится плод, дергается, отчего под кожей на животе словно мячик перекатывается. Она прижала руку к животу девчонки. Жюстина вздрогнула. Ребенок был там, она это чувствовала.

Новая ночная рубашка не налезала, застряла посередине. Флоре пришлось взять ножницы и распороть рубашку по шву с одной стороны. Девчонка сидела, растянув губы в равнодушной улыбке.

Потом Флора взялась за расческу, волосы было не расчесать, оставалось только вооружиться ножницами.

Она коротко остригла волосы, не из мести, из практических соображений. Лицо у Жюстины сделалось круглым, плоским.

– Чего ж ты теперь ноешь? Побереги свои слезы, они тебе еще пригодятся.

* * *

И однажды ночью время настало. И почему роды всегда начинаются по ночам?

Это должна быть я, это я прижималась к нему ночью, я раскидывалась под ним.

Девчонка сидела на кровати в мятой рубашке. Губы приоткрыты, язык прикушен до крови. Она кричала, мы проснулись от ее крика.

Свен сказал, нет, он прямо рявкнул на меня:

– Разогрей воды, принеси полотенца, поторопись!

Не так все должно быть.

О том, чтобы поехать в больницу, было поздно даже думать.

Я сказала:

– А если мы не справимся...

Слова эти разъярили его.

Но я продолжала:

– У такой юной девочки... таз...

Тогда он вышвырнул меня из комнаты, лицо у него было как маска.

* * *

Она тужилась до рассвета, кричала, металась.

Флора слышала, как Свен молится.

Она больше не противоречила ему, однако не могла отвести взгляда от бедер девчонки, таких узких, таких детских.

Если плод застрянет, то это будет только наша вина. Если она умрет, а ребенок останется в ней, то это станет нашим наказанием.

Только девчонка не умерла, она выжила.

Ребенок лежал на простыне, это был очень маленький мальчик.

Свен взял ножницы, разрезал пуповину. Кровь. Подал ей комок, новорожденного этого.

Я чувствовала теплое тельце, оно дрожало, мальчик задыхался, кричал, подбородок у него дрожал, нос был широкий и плоский. Я окунула его в тазик, вода тут же потемнела от крови. Я помыла ему ладошки, он все сжимал их, пришлось осторожно разогнуть пальчики, и внутри, на ладонях, я увидела черточки и линии. Мошонка у него была большая и припухшая, член как щупальце. Волосы темные, глаза мутные. Я отмыла его от ее крови и слизи, завернула в кусок ткани. Он перестал плакать, лицо у него было сердечком. Маленькая, изящно вырезанная верхняя губка, она потянулась к моему пальцу, я села, расстегнула блузку, рот был маленький, жадный.

В дверях возник Свен, посмотрел на меня, повернулся и вышел.

* * *

Девчонка протянула ко мне руки, чтобы взять ребенка. Я сказала: ты устала. Еще заспишь его, и он задохнется. Посмотри на него, хочешь раздавить ненароком такого красивого маленького мальчика?

Она была очень худая, но крови из нее вытекло много.

Я положила его возле ее груди, но он кричал и махал своими слабыми ручками. Он был голоден. Хороший знак. Только откуда у такой юной молоко? Свен раздобыл где-то бутылочки и пакет детского питания, заменяющего грудное молоко. Мальчик был тяжелый, он лежал у меня на коленях, это я научила его сосать. Каждый раз, когда девчонка брала его, он принимался плакать. Она была слишком юная, сама еще совсем ребенок.

* * *

Случилось самое ужасное: мальчик перестал есть. Что делать с ребенком, который не ест? Флора сидела с ложкой, раскрывала ему ротик, то, что в него попадало, вытекало обратно, затекало за уши. Она отдала его девчонке. Согрей его, если можешь. Но девчонка лежала в полусне и ничего не чувствовала.

* * *

Ребенок прожил четверо суток. А потом уже ничего нельзя было сделать.

Флора завернула его в полотняную салфетку. Свен пришел с коробкой, в которой раньше лежала обувь.