Храм - Игорь Акимов Страница 40

Вот так.

Пример неплох. Он показывает, как мы тычемся незряче даже в то, что у нас перед глазами. А каково судить о поступках человека, которого видал только раз, да и то безпамятного?..

Размышляя о Матвее, Илья допускал возможность меценатства. С его-то деньжищами!.. Илье это было понятно: он и сам при любой возможности робингудствовал, помогал беднякам. Не делился — именно помогал. Ему это ничего не стоило — всего не унесешь. Ему это нравилось, потому что для него это было игрой. Правда, немножко в этом было и мести властям, чуть побольше — тщеславия. А если копнуть еще глубже — была в этом и попытка заработать индульгенцию, отпущение грехов. Но чувство справедливости превалировало. Он старался не думать о том, что отдает не свое, что завтра у того бедняка все опять отберут, вернут прежнему хозяину. Важен был процесс. Важен был сам факт: я это сделал, я дал надежду человеку, дал ему шанс. Правда, если б он раздавал беднякам деньги, их было бы невозможно у них отобрать, но как раз деньги Илья ссуживал неохотно. Хотя insurgentом он стал не из-за денег — просто так сложилось по судьбе, так выкатился его шар, — было бы глупо не воспользоваться обстоятельствами. Он понимал, что другого случая разбогатеть у него не будет, потому и задержался в горах. Он пока не знал, как употребит накопленные ценности: будет их помаленьку проживать или даст деньгам работу; придет время — все решится само. Но одно Илья знал точно: деньгами он распорядится с умом. Не прогуляет. Не растранжирит. Где-то глубоко-глубоко копошилась мыслишка (об этом пока было рано думать, оттого Илья не выпускал ее на поверхность), что даст Бог — от него пойдет род промышленников или финансистов; он заложит базу, а дети и внуки станут развивать его бизнес. Правда, если сложится так, что он станет rentier, и его потомки будут rentier, — ну что ж, и в этом была своя прелесть. Конечно, жизнь деятельная, жизнь, сложенная из поступков — куда интересней. Но выбор зависит не только от нашего желания. Решать будут энергия (если ее нет — ничего не светит, кроме маниловщины), обстоятельства и судьба. В любом случае, деньги он употребит достойно. А начнешь делиться с теми, кто сам не смог выбраться из нужды… Нет, нет! — это бессмысленная трата. Природа не знает жалости; она производит четкий отбор: сильная, энергичная почка даст начало многолетней, плодоносной ветви; слабая почка даст веточку хилую, никчемную, которая незаметно засохнет через год-другой. Жизнь всегда дает человеку шанс. И не единожды. И если он этим шансом не воспользовался, если не ухватился за лежащую перед ним ариаднину нить, не отважился идти по ней через тьму, — значит, он уже отбракован, и если не на нем, то на его детях закончится его род. Помогать такому деньгами — все равно, что выбросить.

Когда-то Илья пережил это рассуждение — и больше не возвращался к нему. Удобно, когда есть четкая позиция. Правда, искушение оставалось, оно возникало всякий раз, когда он видел в глазах невысказанную просьбу. Но тут уж он поступал по обстоятельствам. Если в семье водились дети, он выгребал из кармана несколько небрежно засунутых крупных купюр (Илья клал их туда заранее, в каждый карман — определенную сумму, чтобы было, из чего выбирать), ворча при этом: «Купи детишкам приличную одежду. Ведь они у тебя — как ангелочки, а погляди, во что одеты…» Если же семья была бездетной, тем паче — если это был одинокий мужик, ему от Ильи ничего не светило. Раз бедный — значит, либо бездельник, либо пьяница. Засыхающая ветка. Точка.

Итак, версия меценатства Ильей рассматривалась, но так и повисла в воздухе, без окончательного решения «да» — «нет». Это вам не XIX век с его духовной культурой, с традицией жертвования. В прагматическое время живем. Нынче меценатство — рекламный акт; значит — прибыльное предприятие. А Матвей в этой истории не засвечен, ни лавров, ни дивидендов ему принести она не может. Каким бы великодушным он бы ни был (предположим, что он таков), Матвей прежде всего бизнесмен; да, сначала — бизнесмен, и уже потом — человек. А бизнес — прокрустово ложе, он формует человека по своему лекалу: смог приспособиться — получи конфетку (а как еще назвать успех?), не смог — извините, вы ошиблись дверью. Следовательно, чистым меценатством здесь и не пахнет — уж слишком большие деньги. Будь они поменьше — и вопросов бы не было. Тогда бы порядок событий можно было бы представить таким: из небытия возник храм — всплыла забытая легенда о Строителе и черном ангеле — а в душе некоего человека (в нашем случае — Матвея) как раз образовалась пустота — эти два факта (храм и пустота) нашли друг друга; и человек захотел причаститься, да к тому же осознал, что эта малая толика возвратится наполнением его души. Либо облегчением, ежели она Бог знает, чем отягощена…

Такая схема Илье была понятна. Но если малая толика исчисляется миллионами, то невольно начинаешь всерьез воспринимать легенду (она активно обсуждалась на посвященном храму сайте) о сокровищах, исчезнувших из храма накануне его разрушения. Храм был богат необычайно, — это известно достоверно. Иконы для него писали самые знаменитые художники того времени. На сайте было несколько фотографий этих икон, уж где их добыли — диву даешься. Илье иконы понравились: традиция в них была наполнена современным мироощущением, они говорили с тобой на твоем языке и о том, чем живет твоя душа; хорошая работа, нынче таких икон не пишут. Очевидно — некому. Либо — нечем: души не те, и не тем наполнены… Еще было известно, что храму дарили и завещали большие ценности. Их полный список был утерян, но кое-какие сведения сохранились. Например — о потире работы Фаберже (дар царя), оцененном в сорок семь тысяч золотых червонцев, сумма по тем временам колоссальная. Что удивительно, храм не грабили ни разу. Ни до первой мировой войны, ни даже во время гражданской. А когда у большевиков наконец-то дошли до него руки, оказалось, что в храме нет ничего ценного. Накануне — было, а в день реквизиции — нет. Сгоряча попытались храм снести, чтобы обнаружить схрон (если он был), но от двух-трех килограммов динамита только окна и витражи повылетали, а стенам ничего не сделалось. Инженер саперного батальона, вызванный специально из краевого центра, подсчитал, что взрывчатки потребуется как минимум полная полуторка, да еще и штольневые работы придется провести; короче говоря — немалая морока. А у начальства голова была занята коллективизацией: и в том году, и в следующем только за нее и спрашивали. Поэтому поиски исчезнувших сокровищ храма отложили до лучших времен. Которые так и не наступили: какая-то добрая душа тем же летом постаралась, чтобы это дело в обход бюрократической процедуры из-под сукна попало в архив (как выяснили современные криминалисты, соответствующая резолюция оказалась подделанной).

Итак — несомненно — Матвей всего лишь посредник. Ростовщик. А заклад поступает от Строителя. Почему-то именно ему открылся клад. Как бы много он ни потратил на строительство, остаться должно куда больше. Охраны нет — это Илья уже выяснил. Моральную сторону предстоящего ограбления (об этом уже было сказано выше) он не рассматривал. Это сокровище ничье, оно никому не принадлежит. Если ничего не предпринимать — достанется попам. Но еще более вероятно, что прежде его заграбастает какой-нибудь ловкач, который уже сейчас готовится к этой expropriation. Идея на поверхности, народ у нас талантливый. Если талант разогреть энергией, предприимчивостью и отвагой — кто его остановит? Его можно только опередить, что и собирался сделать Илья. Причем сделать не когда-нибудь, а как можно скорее. Как говорится, вчера. И не столько из-за самого клада, сколько из-за Строителя, в пику ему. Ну, этот резон вам тоже известен…