«Гудлайф», или Идеальное похищение - Кит Скрибнер Страница 42

— Когда в последний раз был у вас контакт с людьми, прежде связанными с организацией «Борьба за справедливость»?

Хотя Нанни сидела, вглядываясь через кухонный стол в маленькие глазки Тони Джексона, она чувствовала сильный и приятный мужской запах справа от себя, сочащийся сквозь чистую белую сорочку Брэдфорда Росса. Это был запах такого привычного ей ожидания Стоны у дверей мужской раздевалки — запах только что принимавших душ, воспользовавшихся дезодорантами мужчин, мужчин, только что вышедших с теннисного корта.

А Тони Джексон продолжал говорить:

— Сэмюэл Блэкман, Кеннет Парсонс, Мохаммед Николс, Джеймс Смит, известный также и под именем Матума Кунджуфу, Сандра Волек… — Ужас настоящего змеился вспять, в ужас ее прошлого. Она молилась, чтобы спецагент Тони Джексон не вытащил на свет божий взрывоопасный сосуд, вот уже двадцать пять лет как захороненный в глубокой мгле под землей, чтобы не добавлял эту боль к боли от похищения ее мужа. В тот момент, как видение ног в розовых брюках вспыхнуло в памяти Нанни, она услышала: — Тимоти Джей Томпсон…

Джексон произнес это имя, и оно отдалось внутри ее существа, словно взрыв.

— Тимоти Томпсон умер, мистер Джексон. И мой ответ — нет. Я не видела никого и ни с кем из организации «Борьба за справедливость» не разговаривала с двенадцатого ноября 1968 года. Помимо того, мой муж и я познали любовь, — говоря это, она постаралась сдержать дрожь подбородка, чтобы умерить дрожание голоса, и все смотрела, не отводя взгляда, в маленькие глазки Джексона, — познали такую любовь и преданность, о каких другим людям даже подумать не представляется возможным. Нет, между нами не было ссор в последнее время. Нет, нет ни малейшего шанса, что он встречался с какой-то другой женщиной. И — нет — мистер Джексон, — ей хотелось рассечь его надвое своими словами, — у моего мужа не было гомосексуальных наклонностей. — Нанни повернулась к Брэдфорду Россу: — Мне кажется, вам надо дело делать.

И Нанни возмущенно бросилась прочь от стола; ее трясло, когда она взглянула на себя в зеркало, висевшее у двери на веранду. Она видела, как дрожат ее пальцы, потянувшиеся к ушам — потрогать серебряные сережки Джейн. Молодой полицейский в форме ворвался в дверь из столовой, чуть не налетев с размаху на Нанни. И когда она проходила мимо него, она услышала голос Дейва Томкинса.

— Миссис Браун! — Томкинс уже стоял у нее за спиной. — Миссис Браун, с нами связались…

Она бросилась к телефону.

Но на линии никого не было, только долгий гудок. Это был не вызов по телефону, а пленка — мини-кассета. Нанни сидела у стола в столовой, ожидая, чтобы включили деку, чтобы стенографист занял свое место. Почему же все эти мужчины такие… не просто медлительные, а такие неспешные, полные сознания собственной значительности, что сквозит в каждом их движении? Джейн, стоя за спиной матери, массировала ей плечи и основание шеи. На столе лежали большой, застегивающийся на «молнию» мешок, раздувшийся от обрывков клейкой ленты, и вскрытый конверт из коричневой бумаги. Через прозрачный полиэтилен другого пакета, с ярлыком «Вещдоки», Нанни коснулась пальцами выпуклых букв имени ее мужа «Стона Браун», выбитых на карточке «Американ экспресс».

— Мы готовы? — спросил Дейв Томкинс, и группа мужчин — Брэдфорд Росс и Тони Джексон, представитель страховой компании, юрист «Петрохима», два детектива из полиции Ашертона и стенографист — все пробормотали что-то, подтверждая свою готовность.

Воцарилась тишина.

«Это Стона Браун…» — Это был голос Стоны, но такой, какой Нанни слышала только раз в жизни, в те три с половиной дня, когда он лежал в отделении интенсивной кардиологической терапии после инфаркта миокарда. Она увидела едва движущиеся губы Стоны, вспухшие и потрескавшиеся, блестящие от вазелина, прозрачную трубку, идущую к носу, обескровленное лицо. Она почувствовала запах дезинфицирующих средств, лечебных кремов для кожи, увядших цветов — в палате было слишком тепло.

Джейн заплакала. Ее пальцы впились в плечи матери, и Нанни прикрыла руку дочери своей ладонью. Она чувствовала тепло щеки Джейн у своего лица, но когда с пленки послышалась целая серия бессмысленных звуков и оборванных фраз, будто пленку плохо отредактировали или просто исковеркали, Джейн разрыдалась и бросилась прочь из столовой в кабинет отца.

Нанни не отрывала взгляда от вращающихся красных шпинделей деки. Она вслушивалась в каждое слово: «„Воины радуги“… Экологические преступления… Восемнадцать с половиной миллионов долларов… Меня держат… Хорошо себя чувствую… Хорошо обращаются… Меня держат…» Нанни слушала слова, но прислушивалась к тому, как бьется сердце Стоны. Ей было слышно, что голос его становится все слабее с каждой фразой. Прислушавшись более тщательно, она смогла услышать попискивание больничных мониторов, вздохи респиратора и падение семнадцати капель в минуту гепарина с лидокаином в капельницу с физиологическим раствором с декстрозой, вливающимся в вену мужа. Она снова слышала его путаное дремотное бормотание, когда он уплывал в сон после сделанной ему инъекции морфина. А когда она прислушалась еще более тщательно, она вдруг услышала белый шум пустоты жизни, из которой ушел Стона.

Нанни надавила на повязку на своей ладони. Господи Боже, Стону похитили из-за Оуквилля.

Потом раздался голос похитителя: «Я представляю „Воинов радуги“». Это был голос мужчины. Голос более сильный, чем, как ей казалось, могли бы воспроизвести такая мини-кассета и такой мини-плейер. Такой контраст с голосом Стоны… Надо забрать его домой.

«Мистер Браун — военнопленный в войне за спасение окружающей среды». Говорил типичный американец, не араб, не латиноамериканец, как все предполагали поначалу. Белый человек. Из Нью-Джерси или с Лонг-Айленда. Нанни сочла, что он выглядит как любой нормальный человек. Мясник из мясного отдела в магазине «Шоп-Райт», продавец из Садового центра, подносивший мешок садовой земли в машину Нанни, менеджер в дилерском центре «Мерседес», предлагавший, чтобы они покрутили шины, маляры, работавшие у них весной, кровельщики прошлым летом. «Мистера Брауна будут судить за экологические преступления, и ему почти наверняка грозит смертный приговор». Слова были безумны, но голос — нет. Не безумец, человек как все. Как любой из мужчин в этой комнате.

Красные шпиндели некоторое время вращались совершенно беззвучно. Нанни ощущала, как стремительно струится кровь в тоненьких венах ее глаз. Она подняла голову и посмотрела на мужчин, сидевших вокруг стола, на мужчин, откинувшихся на спинки стульев, на мужчин, стоящих в арке прохода в гостиную. Она вдруг вся закоченела.

Первым заговорил Тони Джексон:

— Это ваш муж на пленке, миссис Браун?

Она сказала «да» и кивнула.

— Это ваш муж, с полной и абсолютной точностью?

Им никогда его не найти. Эти мужчины противостоят точно таким же мужчинам. Сделки, позы, споры. Предложения, шантаж, самовлюбленность.

— Я совершенно уверена, — сказала она без всякого выражения.

И слушая пустое шуршание пленки, Нанни впервые испугалась, что он может никогда не вернуться домой.