Неупокоенные - Джон Коннолли Страница 44

— И все из-за одного человека? — слегка изумленным тоном переспросил Хармон.

— Он опасен, и может действовать не один. Как вы сами недавно сказали, подстраховка не мешает.

На этом мы с Джун уехали. За рулем сидел я. На границе владений ворота с электроприводом бесшумно перед нами открылись.

— Да-а, — протянула моя приятельница. — Вот уж и вправду, интересную жизнь вы ведете.

— Вы считаете, это я ее себе создаю? — посмотрел я на нее.

— Вы сказали Джоэлу, что тот человек в машине мог выстроить ту же связь, какую выстроили вы — точнее, я сделала это за вас, — но ведь есть и иная возможность.

Укор в ее голосе слышался чуть-чуть, буквально в виде намека. И объяснять ей мне ничего не приходилось. Я вычислил это сам, просто не хотел высказывать вслух перед Хармоном и сглотнул это, как желчь в глотке. Дело в том, что точно так же, как я вел Меррика, вести меня мог и он, через это и вышел прямиком на Джоэла Хармона.

Тревожило меня и появление человека у Хармона в саду. Впечатление такое, что расспросы Меррика насчет Дэниела Клэя навлекли что-то еще; некоего человека — нет, правильнее сказать людей (мне вспомнился тот распахнувшийся впереди гнилостный ветер, те детские каракули в пыли), — тенью скользящих по следам всех его движений. Осознавал ли он их или же их присутствие было как-то связано с клиентом Элдрича? Сложновато представить, чтобы те полузримые люди карабкались по скрипучей лестнице в кабинет замшелого юриста или испрашивали соизволения у задымленной мегеры, что стережет проход в вышние уровни Элдричева бизнеса. То, что поначалу казалось необременительным делом сопровождения, на глазах перерастало в нечто запредельно странное и бесконечно запутанное, так что я рад был тому, что скоро ко мне прибудут Энджел с Луисом. Назначенный срок совсем уже истекал, и хотя на Меррика у меня заготовлен примерный план действий, я понимал, что он, как ни странно, одно из наименьших моих треволнений.

С Мерриком я как-нибудь справлюсь. Да, он опасен, но он хотя бы известная и исчисляемая величина. А вот Полые Люди нет.

Назавтра с утра пораньше я стоял у парковки общественного рынка Портленда. Температура за ночь метнулась книзу, и синоптики теперь предрекали, что такой она продержится «некоторое время в обозримом будущем», что, по меркам штата Мэн, значит где-то до середины апреля. Стоял промозглый холод, от которого одежда становится влажноватой на ощупь, а окна кофеен, закусочных и даже проезжих машин от обогрева беспрестанно слезятся, придавая неуютный оттенок клаустрофобии всему, помимо разве что совсем уж нелюдных мест.

В то время как большинство могло как-то укрыться и перекантоваться в помещениях, были и такие, кому в этой жизни везло меньше. Уже выстроилась унылая очередь в центр занятости на Пребл-стрит, где изо дня в день собиралась самая что ни на есть городская беднота получить от волонтеров завтрак. Кто-то надеялся принять здесь душ или устроить постирушку, воспользоваться телефоном, а то и разжиться какой-нибудь свежей одежонкой. Рабочая беднота, которой в середине дня приткнуться негде, получала здесь сухой паек в пакете, чтобы было чем позднее подкрепиться. Так центр и его партнеры, благотворительные столовки «Уэйсайд» и «Святой Лука», раздавали свыше трехсот тысяч порций ежегодно тем, кто мог иначе протянуть от голода ноги или же вынужден урезать свои расходы на прожитье и самые необходимые лекарства ради того, чтобы элементарно удерживать душу в теле.

Я смотрел на них оттуда, где стоял. Очередь составляли в основном мужчины, некоторые из них прямо-таки ветераны улицы — с грязными просаленными слоями одежды, свалявшимися в колтун волосами, — в то время как другие все же еще отстояли от статуса бездомных на пару шагов. Немногие затесавшиеся сюда женщины с задубелой от уличного житья кожей были грузны и мужиковаты, с одутловатыми от алкоголя и жизненных перипетий лицами, раздутые дешевой жирной пищей и стремной выпивкой. Можно разобрать и новичков — тех, кому еще лишь предстояло освоиться с тем, как кормить себя и семью с раздачи. С очередью они не смешивались и ни с кем не общались, а стояли, опустив головы, или глазели на стены, боясь встретиться взглядом с окружающими, как какие-нибудь новые заключенные в тюряге. Побаивались они, вероятно, и случайно встретиться глазами с кем-нибудь из друзей или соседей (а то и, паче чаяния, с каким-нибудь работодателем, который, приметив их здесь, решит, что фирме недостойно брать на работу тех, кто побирается из-за еды). Почти вся очередь состояла из тех, кому под сорок или больше. Это давало ложное представление о природе бедности в городе, где каждый из пяти, кому еще нет восемнадцати, живет за чертой бедности.

Рядом находились центр реабилитации для взрослых «Армии спасения», городской окружной центр контроля, а также городской отдел досрочного освобождения и пробации. Так что этот район представлял собой узкий канал, по которому неизбежно проплывали многие из тех, у кого были или есть нелады с законом. Я же стоял и пил, чтобы согреться, взятый на рынке кофе, а сам ждал, не объявится ли знакомое лицо. Внимания я особо не привлекал — если на то пошло, при таком холоде человек занят в основном собой любимым.

Минут через двадцать я заметил того, кого искал. Звали его Авраам Шокли, хотя улице он был известен единственно как мистер Сват-Хват-Брат (для краткости просто Хват), по любым меркам, профессионал уголовного дела. То, что на избранном поприще он толком не преуспел, судейщиков не занимало. За что его только в разное время не судили: за хранение наркотиков класса «А» с целью сбыта, за жульничество, за кражу имущества, за вождение под воздействием психотропных средств и даже, среди прочего, за охоту в ночное время. Хват был по-своему везуч: в его делах никогда не присутствовало элемента насилия, что неоднократно оборачивалось ему на пользу, поскольку характер его противоправных деяний подпадал под категорию «скользких», то есть преступлений, которые по закону не проходят ни как тяжкие, ни как средней тяжести, так что в итоге по совокупности содеянного суд квалифицирует их как мелкие. Местные копы, и те вставляли, когда надо, за Хвата словечко, потому как он был со всеми на короткой ноге. Хват знал людей. Слушал. Запоминал. И при этом не был стукачом. У него есть свои, так сказать, понятия и принципы, которых он придерживается неукоснительно. Хват никого не кидал, но вместе с тем мог поинтересоваться, не угодно ли вам передать весточку тому, кто сейчас отлеживается на дне, или нет ли у вас желания подыскать человечка, под которым сейчас горит земля — но для целей, сами понимаете, иных, нежели упечь его за решетку. Бывало и такое, что Хват действовал как курьер и посредник для тех, кто сейчас находится в беде и желает договориться с копом или надзирателем по досрочному освобождению. Словом, был он мелкой, но весьма полезной сошкой в системе теневого правосудия; в тех его судах и кулуарах, где втихую вершатся сделки и кое на что незаметно закрываются глаза, а ценное время таким образом высвобождается на более важные, более прессующие вопросы.

Хват увидел меня, когда занимал место в очереди. Я ему кивнул, после чего не спеша тронулся вниз по Портленд-стрит. Через несколько минут сзади послышались настигающие шаги, и из-за спины, норовя с ходу попасть в ногу, ко мне сбоку пристроился Хват. На вид ему под пятьдесят; одет опрятно, хотя и жалковато: желтые кроссовки, джинсы, два свитера и пальто с фалдами до середины спины. Рыжеватые волосы, как говорится, уложены подушкой — народ в положении Хвата на парикмахеров не тратится. Обитал он в подвальной комнатушке за Форест-авеню, без всякой арендной платы (шаг навстречу от пацифиста-домовладельца, который из лености поручил ему доглядывать за особо отвязными жильцами, а также кормить прописанного в доме кота).