Между адом и раем - Тед Белл Страница 45

— Да, брат мой, — ответил Хуанито де Эррерас. — Медики сейчас подойдут. Рад приветствовать тебя. Ты все сделал как надо.

Хуанито обратился к Кастро:

— Кое-кому не терпится встретиться с вами, команданте. А вот и он.

Солдаты расступились, на площадку вышел мужчина и, улыбаясь, подошел к ним. Он был молод, красив и поразительно напоминал кого-то.

— Команданте, — сказал Мансо. — Разрешите представить вам нового президента Кубы.

— Bienvenidos, — сказал Фульгенсио Батиста. Он был внуком человека, которого Кастро сбросил с поста более тридцати лет назад. Внук Фульгенсио Батисты!

Фидель Кастро бросил на Мансо взгляд, полный нескрываемой ненависти.

Он не ожидал такого цинизма.

Гомес нырнул в прохладный полумрак собора Девы Марии. Это была самая старая и красивая церковь на территории базы.

Было четыре пополудни, солнце снаружи палило нещадно. Он должен быть на стрельбище, но проспал все утро, потом поел, выпил немало пива и поэтому решил пропустить стрельбу по мишеням. Пиво и стрельба несовместимы, он знал это хорошо — не просто же так он лишился нескольких пальцев на ноге.

В последнее время он дул пиво, как умалишенный. Несколько суток провел на гауптвахте, подравшись с этим долбаным сержантом, который обозвал его в столовой латиносом. Кто начал драку, уже не вспомнить, а в результате он отправился на гауптвахту, а сержант слег в больничку. Поэтому неизвестно, кто победил.

Гомес быстрыми шагами подошел к левому краю нефа и вошел в исповедальную кабинку. Только он сел, отворилось маленькое окошечко, и силуэт отца Менендеса замаячил сквозь сетчатую перегородку.

— Отец, простите меня, ибо я согрешил, — сказал Гомес. — Я не исповедовался уже полгода.

Гомес глубоко вздохнул и попытался собраться с мыслями. Вытряхнув несколько драже из упаковки «Тик-так», он засунул их в рот. Наверное, от него чудовищно разило пивом.

— Вы занимались сексом с другой женщиной?

Сексом?

Уже около месяца секс волновал его меньше всего на свете. Но этот Менендес всегда хотел слышать о сексе. Первым делом он спрашивал исповедующихся, не просыпали ли они свое семя.

Гомеса волновали гораздо более важные вещи, нежели мысли о том, как поиметь какую-нибудь малышку и просыпать чертово семя. Рита отправила его на исповедь из-за его алкоголизма. Его зла. Чего не знала дорогуша Рита, так это истинной причины этого алкоголизма.

Он сложил руки вместе, как бы в молитве, зажал их между колен, чтобы унять дрожь, и начал исповедь.

— Отец, я… — Он прервался. — Отец, дайте мне секунду. Я молюсь.

Он и вправду молился.

Этим утром, в шесть часов, Гомес сидел на своей кухоньке с револьвером во рту. Он не спал всю ночь. На кухонном столе стояла пустая бутылка рома. Лампа бросала желтый свет на неоконченное письмо Рите и семейную фотографию.

Вкус ствола, который он засунул в рот, напоминал ту смазку для оружия, запах которой он помнил с детства. Вкус этот был неприятен. Этим револьвером дед пользовался во время вторжения в заливе Кочинос. Он отдал его внуку после окончания спецшколы Святого Игнатия. Барабан вмещал шесть патронов. Гомес зарядил один и прокрутил барабан несколько раз.

Держа ствол во рту, он четыре раза жал на курок, но все время безуспешно. Щелк — он нажал снова.

Ничего.

Сколько раз к человеку может поворачиваться удача? Пять раз нажал на курок, пять раз — ничего. Пять из пяти шансов? Чертовщина какая-то. Никому не может так везти. Может быть, кто-то свыше пытался ему о чем-то сказать? Что же он еще не сделал такого, ради чего его держат здесь, на этой земле?

Он убрал револьвер изо рта и положил на стол. Дотянулся до телевизора и переключил канал Си-эн-эн, где говорили какую-то чепуху про Кубу.

Солнце уже встало.

Все в доме спали. Он бы и сам соснул чуть-чуть. Может быть, лучше действительно поспать. Только бы не снились кошмары об этом чертовом медвежонке! Большом белом медвежонке, сидевшем на подоконнике в маленькой розовой комнате.

Этот медвежонок сводил его с ума. С того самого дня рождения он не мог отделаться от мыслей о нем. Он думал, что будет просто подарить игрушку девочке — подарить и сразу уйти. Но нет, она не дала ему уйти просто так.

Маленькая Синди весело засмеялась, когда он разорвал оберточную бумагу и вручил ей медвежонка. Она широко раскрыла глаза, посмотрев на игрушку так, будто этого подарка ждала всю жизнь. Встав на цыпочки, она поцеловала нагнувшегося Гомеса прямо в щеку. Прижав медвежонка к груди, девочка не отпускала его весь день.

А когда настала пора прощаться, Джинни Неттлс, жена Боевого Джо, подошла к нему и поблагодарила. Сказала, что это как раз тот подарок, которого ждала Синди. Попросила, чтобы его дочери, Эмбер и Тиффани, остались ночевать у Синди, в ее комнате.

Как раз в той комнате, где был медвежонок.

А самое плохое то, что он сказал:

— Конечно, почему бы нет?

Ничего плохого не случилось. Еще не пришло время для осуществления Большого Плана. Но все равно той ночью он не мог спать. Лежал рядом с Ритой и думал, как его дети спят в комнате рядом с медвежонком. Он старался отогнать от себя эти мысли и думать о миллионе долларов, который ждет его в швейцарском банке. И растет, словно грибы в темноте. В темном склепе. А в углу этого склепа сидит белый медвежонок, глаза которого горят красным огнем.

Рита вышвырнула его из дома за три дня до похода в церковь.

Тем вечером он явился домой здорово набравшись, и Рита разозлилась не на шутку. Решила превратить его жизнь в ад. Он отшлепал ее немного, чтобы она заткнулась. Ничего серьезного — ни швов, ни шрамов. Ничего ей не сломал. Не было причин выставлять его из дома.

С тех пор он спал на полуразвалившемся диване в квартире приятеля Спарки Роллинза, одного из постовых на сторожевой вышке. У него, в общем-то, было неплохо. Он мог смотреть порнофильмы по телевизору, пить сколько угодно пива, есть руками, рыгать, пускать газы и все такое. Зависать в баре до самого закрытия. Никто не пихал его под зад. Неплохая жизнь.

Так зачем же он приперся домой вчера ночью?

Прошел на кухню, открыв ее ключом из-под коврика, откупорил бутылку «Маунт гей» и сделал несколько глотков. Потом нашел в гараже револьвер, вернулся и сунул его в рот. Надавил на курок несколько раз. Черт. Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк. Можно сказать, увернулся от пули.

Решив не испытывать судьбу в последний раз, он положил револьвер и заплакал. Смотрел на фотографию своих детей. Смотрел на рассвет. И плакал, как ребенок. Черт возьми!

Он поднялся к Рите, встал на колени у ее кровати и умолял разрешить ему вернуться. Сказал, что во всем раскаивается и никогда больше не сделает ей больно. Она сказала, что он не в себе. Больной на голову. Сказала, взяв с него клятву, что он пойдет в церковь и исповедуется отцу Менендесу во всем, что натворил. Он так хотел забраться к ней в постель, что сказал «да».