Чучельник - Лука Ди Фульвио Страница 49

– Все равно это не мог быть Айяччио.

– Нет. Но это не случайно.

Двое полицейских немного помолчали, ища ассоциации, ключ от потайной двери. Амальди сосредоточился на фразе, скопированной с двери антикварши.

– Стало быть, эти буквы составляют имя.

– Стало быть, – эхом откликнулся Фрезе.

– Да, имя. Но на сей раз расшифровать его будет потруднее.

– Если это и впрямь уведомление, то мы расшифруем его только после того, как он нанесет новый удар.

Амальди испепелил помощника взглядом, понимая, что тот прав.

– Что делать будем? – спросил Фрезе.

Амальди не ответил. Глаза его остановились на высокой стопке бумаг, и что-то в ней вдруг привлекло его внимание. Как будто прозвучал сигнал тревоги. Он сделал Фрезе знак молчать, пододвинул к себе стопку и начал быстро перебирать ее. Ну вот и появилась ниточка. Рассматривать каждую бумажку не имеет смысла, когда ему попадется нужная, он узнает ее с первого взгляда. Прошло минут пять, прежде чем его указательный палец уперся в один из документов.

– Я так и знал!

– Что?

– Еще одно совпадение, – сообщил Амальди и протянул бумагу Фрезе. – Заключение экспертизы о «Бойне на рисовых полях». Я затребовал его, чтобы… Ну, ты сам знаешь, зачем. Нам повезло. Теперь надо закрепить успех. Ты понял?

– Что?

– Там список вещдоков, найденных в окрестностях места преступления. Обнаруженные на них отпечатки совпали. Прочти.

– «Пять капканов разного размера, металлических и деревянных»…

– Дальше читай, описания можешь пропустить.

– «Три банки резинового клея… два мешка, один цветастый, другой… Содержимое… черви для наживки, шнуры, шапка, перчатки, два ножа, катушка ниток».

– Стоп, – перебил Амальди. – Прочти примечание.

Фрезе опустил глаза в конец страницы.

– Черт! «Нитка крученая, льняная, как правило, используется для изготовления чучел». Мать моя!

– Той же самой ниткой он пришил руки антикварше. Специальная нить из арсенала чучельников. Ну что? Он или нет?

Фрезе поскреб в затылке.

– Но дело-то не наше!

– И не заикайся даже! – рявкнул Амальди.

– Он начал там…

– …а продолжает здесь. Там все вышло случайно. Там он охотился на зверей, а не на людей. Люди под горячую руку попали. Он действовал грязно, беспорядочно… однако тот случай открыл ему глаза. Девушка с забинтованной грудью… Отстрелил, приставил на место и понял, в чем его предназначение. Там была роковая случайность, но больше он не станет полагаться на случай. Теперь он не оставляет отпечатков и оформляет преступление как ритуал, как сценическое действо… Мало того – он посылает уведомление. Не нам, а будущей жертве.

Снова на несколько секунд воцарилась тишина.

– Дай задание экспертам. Пусть попробуют составить имя.

– Да имя может быть какое угодно.

– Знаю! И все же пусть попробуют. – Амальди секунду подумал. – Скажи им, что это может быть не только фамилия, как в случае с Вивианой Юстич, для фамилии шестнадцати букв многовато. Возможно, теперь он сделал анаграмму из имени и фамилии, чтобы усложнить нам задачу. Первым делом пусть поищут все женские имена, которые можно составить из этих шестнадцати букв. Предположим, что его больное место – женщины… или женщина. Стало быть, женские имена. А из оставшихся букв пускай составляют и выписывают фамилии. Возможно, при сличении обоих списков и выявится настоящее имя.

– Но комбинаций может быть великое множество.

– И что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки? Ждать, когда он убьет еще кого-нибудь?

– Нет, конечно. Я пошел. – И Фрезе выскочил за дверь.

Амальди слушал его торопливые шаги в коридоре и был уверен, что, несмотря на свой скептицизм, Фрезе засадит за работу всех агентов и экспертов участка. Остается разрешить вопрос Айяччио. Какое отношение имеет он к убийце? Что их связывает? Амальди натянул куртку и отправился в больницу. Время посещений прошло, но в случае чего он воспользуется своей властью.

Выйдя на улицу, он машинально отметил, что ситуация с мусором все более выходит из-под контроля. Опасения сил правопорядка сбывались с невиданной быстротой. За каких-нибудь двадцать дней все улицы – от главной до распоследнего тупика – были забиты центнерами отбросов. С первых дней забастовки никто из горожан не стал прислушиваться к призывам мэра разумнее относиться к отходам. Напротив, жители восприняли это как некий вызов. На черных, желтых, голубых пластиковых пакетах, на сломанных стульях и пришедших в негодность холодильниках они будто писали большими буквами: «Поглядим, что вы теперь скажете, поглядим!» – и с удовольствием наваливали мусор на мусор. И никому даже в голову не пришло, что эти кучи протеста способны парализовать весь город. Единственные, кто мог мысленно взвесить двух-, трех-, семи-, десятидневные отбросы, – сами бастующие мусорщики. Но они предостережений не высказывали. «Этого мы и добиваемся. Пусть все увидят, насколько важна наша работа». Но, скорее всего, они тоже не предвидели, что мусор, скопившийся за двадцать дней, схватит и их за глотку железной рукой. По прошествии трех недель весь город, как один человек, спускался утром на улицу и не верил глазам своим при виде этого зловонного океана. Если поначалу торговцы еще пытались как-то расчистить тротуар перед входом в свои магазины и, поборов брезгливость, отволакивали эту мерзость в боковые улочки, то спустя неделю махнули рукой. Мусорные контейнеры были забиты до отказа; машины давили мусор, валяющийся на мостовых, тем самым усиливая вонь; граждане собирались возле своих домов, на своих улицах и ожесточенно охраняли свою территорию от чужого мусора. За первоначальным несознательным и наплевательским отношением последовали настоящие провокации. Весь город был в ярости. Стоило горожанам заприметить кого-то с мешком в руках, они в лучшем случае провожали его враждебными взглядами и оскорбительными репликами. Но порой имели место и яростные стычки, рукоприкладство. Те, что помоложе и посильней, вначале отстаивали свою зону, а теперь уже шли в наемники. Вооруженная палками и цепями «мусорная гвардия» охраняла дома, кварталы, а то и целые улицы. После первых сенсационных репортажей, занявших не одну газетную полосу, многие поняли преимущества охранных зон и, опасаясь эпидемий, начали организовывать собственные отряды народной милиции. Силы правопорядка не заметили или недооценили это, а когда спохватились, было уже поздно. Как ни парадоксально, семьи, из которых вышли первые наемники, теперь были вынуждены платить другим наемникам за охрану их зоны. Круг постепенно сужался, и город оказался поделен на гарнизоны и свободные островки. Человеческий ум, как известно, неистощим в поисках лазеек и весьма неповоротлив в радикальном решении проблем. Таким образом, «война отбросов», как теперь ее называли, приняла новый оборот. Наемники за особое вознаграждение вызывались переправить мусор в другие охраняемые зоны. Отряды смельчаков брали напрокат грузовик, днем набивали его мусором, а под покровом ночи на полной скорости прорывали вражеский заслон и усеивали поле боя вонючими, гниющими снарядами. Но почему-то никто, или почти никто, не потрудился проехать несколько лишних километров и спокойно вывалить мусор в море или в поле. Психологи посвящали статьи анализу врожденной склонности человека к войне и тем самым популяризировали эту склонность. Пускаясь в увлекательное исследование тайников души, глубин подсознания, они находили в повальной ярости людей мотивы освобождения, возвращения к истокам, но ни одному аналитику так и не удалось подвести научную базу под число раненых, которое к концу забастовки перевалило за три сотни. В разгар кризиса один журналист написал: «ГОРОД ОБЕЗУМЕЛ» – и добавить к этому было нечего. Арестованные на допросах единодушно заявляли одно и то же, как будто действовали по написанному кем-то сценарию. Все настаивали на том, что городская герилья оправдана необходимостью выживания. А вывезти мусор за город или, скажем, сжечь – по их словам, означало потворствовать бездействию и безответственности властей. Так или иначе, в законной и незаконной борьбе граждан, в действиях наемников, в партизанских методах «войны отбросов» проявлялась братская солидарность народа, выступившего единым фронтом против коррумпированного государства.