Как ты смеешь - Меган Эббот Страница 5

– Завтра контрольная, – бормочу я и тереблю учебник по алгебре.

– Она живет в Фэйрхерсте, – не обращая на меня внимания, произносит Бет.

– Кто?

– Френч. Тренер Френч.

– А ты откуда знаешь?

Бет даже ухом не ведет – она никогда не отвечает на вопросы, на которые ей не хочется отвечать.

– Хочешь посмотреть? Райончик еще тот.

– Да не хочу я, – отвечаю я, но на самом деле, конечно, хочу.

– Все из-за той истории с капитанством? – спрашиваю я очень тихо, как будто сомневаюсь, стоит ли произносить это вслух.

– Какой истории? – произносит Бет, даже не глядя на меня.

Дом в Фэйрхерсте оказывается вполне приличным двухуровневым ранчо. И, вообще, дом как дом. Но что-то в нем есть. Когда знаешь, что тренер там, за большим панорамным окном, в гостиной, залитой мягким золотистым светом, он кажется каким-то более интересным.

На дорожке перед домом трехколесный велосипед, украшенный тонкими розовыми ленточками; они трепещут на ветру.

– Дочка, – бесстрастно произносит Бет, – у нее маленькая дочка.

– Нельзя воспринимать пирамиду [12], как неподвижный объект, – наставляет нас тренер, – или как постройку. Для вас она – живое существо.

Когда мы делали пирамиду при Рыбине, то были «кубиками». И строили ее, как домик, этаж за этажом.

Теперь мы узнаем, что суть пирамиды не в том, чтобы вскарабкаться друг на друга и неподвижно застыть. Суть пирамиды в том, чтобы вдохнуть в нее жизнь. Вместе. Каждая из нас – орган, от которого зависит жизнедеятельность других органов; и вместе мы создаем большой живой организм.

Мы учимся тому, что наши тела принадлежат не только нам, но и команде, и что это главное.

Что, находясь в центре поля, мы становимся единственными людьми во Вселенной. На лицах у нас широкие бессмысленные улыбки, но все, что нас по-настоящему заботит – это стант. Стант – и больше ничего.

В основании пирамиды наш крепкий фундамент – Минди и Кори; мои стопы на плечах у Минди, я чувствую вибрацию ее мышц, и эта вибрация передается Эмили, стоящей на моих плечах.

Средний ярус установлен, но мы не тащим флаера [13] наверх, как груз. Он не карабкается по нам, как по лестнице. Нет, пирамида колеблется, пружинит, помогая флаеру взмыть ввысь, и в едином порыве мы понимаем, что являемся частью чего-то… чего-то настоящего.

– Пирамида – живой организм, ей нужна кровь, пульс и жар. РАЗ, ДВА, ТРИ! Пирамида живет благодаря сплетению ваших тел, ритму, который вы создаете вместе. С каждым счетом вы становитесь единым целым и создаете жизнь. ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, ШЕСТЬ!

Я чувствую Минди под собой, ее литые мышцы; мы движемся, как один человек, подбрасываем Бет, и она тоже становится частью нашего организма: ее кровь начинает течь по моим жилам, а ее сердце – биться с моим в унисон. У нас с ней теперь одно сердце.

– Пирамида неподвижна лишь тогда, когда вы велите ей быть неподвижной, – говорит тренер. – Когда ваши тела становятся единым целым, вы замираете и превращаетесь в мрамор. Вы – камень.

– И в этот момент вы больше уже не сможете шевельнуться, вы перестали быть смазливыми девчонками, которые прыгают по коридору, размахивая хвостиками и болтая о ерунде. Вы перестали быть симпатичными пустышками, вы уже не девочки, вы даже не отдельные личности. Вы – важнейшие составные части одного организма – совершенного организма. А потом на счет СЕМЬ, ВОСЕМЬ, ДЕВЯТЬ…

– Вы рассыпаетесь.

После тренировки, выдохшиеся и скользкие от пота, мы накидываемся на нее с вопросами.

Она ни капли не вспотела, стоит прямо и смотрит на наши измученные лица. Мы прижимаем бутылки с водой к щекам, к груди.

– Тренер, а вы в какой школе учились? – спрашивает кто-то.

– Тренер, а чем занимается ваш муж?

– Тренер, а это ваша машина на учительской стоянке или вашего мужа?

Мы расспрашиваем каждый день. Постепенно, по капле, выуживаем сведения о ней. Она училась в Стоуни-Крик; муж работает в центре, в зеркальном офисном небоскребе, и это он купил ей машину. Почти никаких подробностей. Только то, чем она может поделиться, чтобы не складывалось впечатление, будто она не делится.

Сосредоточенная и целеустремленная, она отвечает на вопросы только после нашего забега по трибунам. Только после того, как мы сто раз вставали на мостики и сделали сто нещадных упражнений на пресс, скользя по полу мокрыми от пота спинами.

Она такая красивая и, кажется, почти стесняется своей ослепительной красоты. Все время хочет одернуть себя, как юбку, приглушить, как звон браслета с бубенчиками.

Она отпускает нас по домам и сама собирается уходить, когда Рири кричит:

– Эй, тренер! Эй, тре-нер! А что это у вас на щиколотке?

Из-под короткого носка выглядывает татуировка – размытое лиловое пятно.

Она даже не поворачивается, как будто не слышала.

– Тренер, что это у вас?

– Ошибка, – отвечает она своим твердым и тихим голосом. Ошибка.

О, так у нашей строгой тренерши темное прошлое. Шальное прошлое.

– Спорим, она снималась в одной из серий «Дрянных девчонок до нашей эры»? – говорит Бет. Она сидит за лэптопом Эмили и набирает имя тренера в поиске на «Ютьюбе». Она задалась целью прошерстить весь интернет.

Но ничего не находится. Я почему-то так и думала. Она – кремень, вряд ли на нее можно что-то нарыть.

После тренировки Эмили – она тает теперь прямо на глазах – лежит на голом линолеуме в раздевалке и раз за разом скручивает пресс, качая мышцы, подгоняя себя под стандарты тренера. Я сижу рядом и держу ее за ноги, чтобы толстые голяшки не дергались.

Оказывается, тренер еще не ушла – она в кабинете, говорит по телефону. Мы видим ее через стекло: она открывает и закрывает жалюзи, покручивая в руке пластиковую палочку. Смотрит в окно на парковку. Открывает и закрывает. Открывает и закрывает.

А потом вешает трубку и выходит из кабинета. Грохочет открывающаяся дверь – и все начинается.

Тренер видит нас и одним кивком приглашает войти.

В кабинете пахнет сигаретным дымом. Как от продавленного дивана в учительской с въевшимся пятном на обивке. По школе гуляет куча версий происхождения того пятна.

На столе у тренера стоит фотография маленькой девочки. Тренер говорит, что ее зовут Кейтлин. Кейтлин четыре года, у нее безвольный ротик, румяные щеки и такой глупый стеклянный взгляд, что я невольно задаюсь вопросом, как людям вообще приходит в голову заводить детей.