Чучельник - Лука Ди Фульвио Страница 54

«Расспросить Авильдсена», – пометил себе Амальди вторым пунктом, хотя в душе все восставало против новой встречи с профессором.

Вернемся к трупам. Кардинальных различий меж ними нет. Деревянные конечности. Выстроенная мизансцена. Символика: доступность, похоть, приглашение, эротика. Сексуальные стимулы выставлены на обозрение, «приставлены к месту». И перечеркнуты смертью. То есть уже не опасны?

«Что еще?» – спросил он себя.

Тут же вспомнил бархатную ленточку и отметины мягкого карандаша.

Вот что не вписывается!

Амальди почувствовал учащенное биение сердца. Он близок, это несомненно. Но к чему близок?

И сам себе ответил: «К его видению».

Карандашом он обозначил у первой жертвы место головы, а не ног и не туловища, хотя их ему тоже не хватало. У второй жертвы он также не пометил недостающее туловище. Знак поставлен только для головы, и этот он прикрыл бархатной ленточкой. Сексуальный, соблазнительный материал. Женский. Но почему только голова?

«Близок к его ощущениям, – поправился Амальди. – К его… образу мысли».

«Два замысла в одном», – черкнул он на листке.

Убийца преследует два замысла в одном. Первый – сотворение человеческой куклы. Мотивация сексуальная, возможно, Эдипова. В прошлом насилие. Подавление. Высокая концепция Добра и Зла в их противостоянии. Жажда повелевать, раз и навсегда утвердить свою власть. Но второй замысел, до конца еще не оформленный в сознании убийцы, возможно присутствующий лишь на уровне подсознания, пожалуй, основная движущая сила его действий, связан с головой. Голова, отделенная от тела куклы. Голова, которой он хочет помешать думать? Слышать телесные послания? Его голова?

– Поскольку мыслящая голова, – в третий раз повторил он вслух, почти скандируя, – мыслит о смерти.

Несомненно, его послание имеет двойной смысл. Его голова мыслит о смерти. Но плохо то, что всякая голова мыслит о смерти. И надо положить конец этим мыслям. Надо убить смерть.

– Элеонора Дерузико! – запыхавшись, выпалил с порога Фрезе. – Доктор Элеонора Дерузико. Врач городской больницы. Пять дней не появлялась на работе, и директор подал заявление о пропаже. Шестнадцать букв. Совпадают с буквами уведомления. Ты был прав. В точку попал.

– Та же больница, где лежит Айяччио?

– Да.

– Значит, Айяччио – это след.

Джакомо Амальди и Никола Фрезе укрылись за машиной от града камней и бутылок, которыми засыпали стражей порядка разъяренные граждане. Еще один жизненный виток. Народ устал от партизанской войны кварталов и отдельных улиц и, как по команде, высыпал на улицы. Никто не заявлял о демонстрации протеста, не было никаких организаторов и вдохновителей. Просто город почувствовал, что мусор вот-вот задушит его, и, как обезумевший конь, весь в мыле, взвился на дыбы.

– Если не остановить их, они перебьют друг друга! – завопил Фрезе, перекрикивая гул.

Амальди высунулся из-за машины и поглядел на толпу. Полицейские со щитами и баллонами слезоточивого газа безуспешно пытались разогнать демонстрантов.

– Пошли, – сказал он.

Фрезе последовал за ним, прикрывая голову от летящих камней.

Они свернули в безлюдную улочку и направились к дому доктора Элеоноры Дерузико. Визит к Айяччио ничего не дал. Состояние больного резко ухудшилось. На него было страшно смотреть. Говорил он только о запахе ладана. Поняв, что ничего из него не выжмешь, Амальди и Фрезе с тяжелым сердцем ушли из больницы и нарвались на разъяренную толпу. Теперь они шли быстро, почти вплотную к стенам домов, и все время оборачивались. В самом конце улицы дорогу им преградил какой-то верзила. Лацкан его пиджака был оторван, галстук сбился набок; он шел пошатываясь, хотя и не был пьян. Казалось, внутри у него пружина, которая никак не может разжаться. В руке он держал пистолет. Амальди и Фрезе остановились, как вкопанные. Он их заметил и направил на них оружие, но без всякой агрессивности, словно перст указующий.

– Ну что? – спросил верзила, будто продолжая начатый разговор. – Вы нашли хоть одного?

Фрезе помотал головой; Амальди отмалчивался.

– Неужели никого?

Верзила подошел к ним вплотную; дуло пистолета почти уперлось Амальди в солнечное сплетение. У человека были красные безумные глаза; в уголках губ запеклась слюна.

– Спрятал бы ты свою пушку, а? – посоветовал Фрезе.

Амальди отметил, что в голосе помощника нет ни грана страха, а у него самого ноги стали ватные, когда верзила тупо взглянул на пистолет и поднес его к глазам.

– Ни одного? – повторил он, опуская руку.

– Ни одного, – эхом откликнулся Фрезе. – Нам всем надо передохнуть малость, а потом уж продолжим охоту. Договорились?

Глаза незнакомца сверкнули. Он был выше Фрезе чуть ли не на две головы. Амальди не знал, что делать. Фрезе поднял руку и с трудом дотянулся до плеча верзилы. Тот вздрогнул, как будто его ударило током. Фрезе посильнее сжал его плечо. Верзила снова стал размахивать пистолетом в воздухе, не в силах выдавить ни слова. Глаза его наполнились слезами. Фрезе легко вырвал у него оружие, вслед за этим здоровяк мешком рухнул на тротуар, пополнив кучу мусора.

– Домой пора, – сказал ему Фрезе. – Ты где живешь? Давай мы тебя проводим.

Но верзила только поводил головой из стороны в сторону, а потом затих, неподвижным взором уставившись на отбросы.

– Ну, ну, вставай, – приговаривал Фрезе, – иди домой. – Непонятно как, он умудрился поставить толстяка на ноги, шлепнул его по щеке. – Слышишь меня? Дома небось заждались.

Человек затряс головой.

– Вот и молодец. Адрес помнишь?

Верзила кивнул.

– Глянь, в каком ты виде. – Фрезе одернул на нем пиджак, поправил сбившийся галстук. – Что жена скажет? Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

На губах незнакомца появилась слабая улыбка.

– Ступай, – повторил Фрезе и похлопал его по спине, как вьючного осла. И тот, как осел, послушно побрел к себе в хлев.

Они провожали его взглядами, пока он не свернул за угол, и только тогда продолжили путь. Несколько минут протекло в молчании. Амальди стыдился своей паники; наверняка Фрезе ее заметил.

– Спасибо, – наконец прервал молчание шеф.

– Не я, так ты бы его образумил, – великодушно отозвался заместитель.

– Нет, – качнул головой Амальди. – Я сам разума лишился.

Он шагал с опущенной головой, переживая недавнюю сцену и все еще чувствуя дуло пистолета у солнечного сплетения. Страх и собственное бессилие будто придавили его к земле. Великий и бесценный ум выдал короткое замыкание. Такой неудержимой, безоглядной ненависти к самому себе он еще не испытывал. Когда надо было показать жетоны двоим охранникам у двери в квартиру убитой докторши, Амальди вдруг приложил руку к сердцу, будто извиняясь за то, что забыл дома удостоверение.