Темное разделение - Сара Рейн Страница 54

— Как вы это сделаете, мэм? Где вы будете его искать?

— Я не знаю, но нужно найти способ. Сестра Энтони и другие дети…

— Такие вещи случаются, мэм. Вы ничего не можете сделать.

(«Ты не можешь изменить мир, Шарлотта», — всегда говорит мне мать. Я всегда думала так, до тех пор пока не встретила Флоя. В нем я увидела человека, который готов бросить вызов всему миру.)

Мы были на полпути, в том месте, где дорога делает резкий поворот, как вдруг я услышала шаги. Кто-то шел навстречу нам, невидимый за крутым склоном и деревьями — даже в зимние месяцы деревья у Мортмэйна бросают большую тень, — но он приближался. Мортмэйн был скрыт за деревьями, и дорога была столь пустынной, что я почувствовала легкую тревогу.

— Кто-то идет, мэм.

— Да, я слышу. Наверное, какой-то посетитель в Мортмэйн. Жаль, что дорога такая узкая, но все, что нам нужно сделать, — это вежливо поздороваться и идти дальше.

— Он остановился, — сказала Мэйзи через несколько секунд. — Как будто он передумал и уходит.

Когда мы добрались до поворота, он был там, как будто бы поджидая нас; воротник его пальто был поднят в защите от ветра, и его черные волосы, отпущенные слишком длинно, не по моде, падали в беспорядке. На мгновение все закружилось у меня перед глазами, потому что я столько раз мысленно представляла себе этого человека, я думала о нем совсем недавно, так что теперь я была готова скорее поверить, что передо мной призрак.

Он стоял в обрамлении деревьев, и послеполуденное солнце просвечивало сквозь листья, окрашивая его волосы в красный цвет. Про любого другого человека можно было подумать, что он намеренно выбрал такую эффектную позу, пытаясь произвести впечатление, но ему это было совершенно чуждо. Ему никогда не нужно было стараться произвести впечатление. Он сказал:

— Шарлотта, — и я поняла, что это он, и мне захотелось броситься вперед и упасть ему на грудь.

Конечно, я не сделала этого. («Никогда не устраивай сцен, Шарлотта, особенно перед джентльменом». А я много раз устраивала сцены Флою; иногда сцены страсти, иногда — отчаяния, а иногда просто так, чтобы привлечь к себе внимание. Но здесь, в тени Мортмэйна, я не собиралась устраивать ни одну из них.)

Я сказала вежливо и спокойно:

— Боже мой, Флой, что ты здесь делаешь?

Мэйзи испуганно посмотрела на него и затем поспешила вниз по тропе, к навьюченному пони. Я знала, что она будет ждать меня там, покорно, не задавая вопросов, так что мы с Флоем были одни будто посреди пустыни. В такой же пустыне собственного безграничного одиночества, в которой мы оба оказались, когда я ушла от него навсегда.

— Как ты здесь оказался? — спросила я притворно-равнодушным голосом.

— Я пришел сюда, чтобы встретиться с тобой, Шарлотта. — Никто никогда не произносил мое имя так, как Флой. В его устах оно всегда звучало необыкновенно ласково.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Эдвард сказал мне, — ответил он. На мгновение его лицо осветилось улыбкой, одновременно напоминавшей улыбку святого и оскал волка. — Он был безукоризненно вежлив, но мне показалось, что я очень ему не нравлюсь.

— Это потому, что он не понимает тебя.

— Очень хорошо. Меньше всего мне хотелось бы быть понятым таким человеком, как Эдвард, — это означало бы, что у нас есть нечто общее.

Он ждал, как я отреагирую, и, поскольку я промолчала, сказал:

— Я пришел к тебе домой через неделю после похожи, Шарлотта. Я пришел как друг, ничего больше, и я был корректен и вел себя наилучшим образом. Я сказал, что пришел принести соболезнования.

«Корректен» — в его устах звучало странно.

— Эдвард сказал, что ты уехала на пару недель к своим родителям, — сказал Флой. — Он был подчеркнуто вежлив, до такой степени, что пригласил меня в свой кабинет и предложил мне бокал шерри. Я вижу, он по-прежнему покупает дешевый шерри.

— Очень жаль, — сказала я, вынужденная защищаться.

— Итак, тебя не было в Лондоне, а без тебя он лишен для меня всякой привлекательности.

— Я бы не хотела, чтобы ты так говорил!

— Нет, хотела.

— Да, хотела.

— Поскольку тебя не было, то я сел в полночный поезд и сегодня утром постучал в двери твоего отчего дома и сказал, что я друг твоего мужа и твой друг и что я здесь по делам и зашел выразить свои соболезнования. Твоя мать, — сказал он невыразительно, — была совершенно очарована.

— Конечно, еще бы.

(В самом деле, вечером этого дня за ужином мама сказала: до чего очаровательный молодой человек этот мистер Флери; он был так добр, что навестил нас — как жаль, что вы разминулись с ним, Шарлотта, — но как интересно встретиться с писателем, твой отец был просто очарован. Когда мы перешли к закускам, стало ясно, что мама наслаждается тем, что лучи славы коснулись ее, она счастлива при одной мысли о том, что сам Филип Флери пожаловал к ней, автор таких рискованных романов. Не удивлюсь, если она втайне прочитала один или два.)

— Шерри у твоего отца намного лучше, чем у мужа, — сказал Флой, но неожиданно вся напускная игривость исчезла, и он произнес совершенно другим голосом: — О, дорогая моя, любовь моя, как же ты, должно быть, страдала оттого, что потеряла детей.

— Да, очень.

Я пыталась не показать ему, что, когда он так смотрит на меня, я чувствовала, что до сих пор люблю его, и эта любовь причиняет мне почти физическую боль.

— Спасибо, что пришел на похороны.

— Я не мог не прийти на похороны, — сказал он со злостью. — Разве в твоей религии нет заповеди о том, что нужно разделить боль любимого человека? О том, что нужно стоять у подножия Креста. — Он говорил, как язычник, конечно; Флой делал вид, что презирает все религии, но я не уверена, что так было на самом деле. — Шарлотта, когда я вернулся из Франции и узнал о том, что произошло, я не мог не прийти.

— Я заметила, ты не приближался к алтарю.

— Чтобы молния не поразила меня.

Наступила еще одна пауза, пока я опять тщетно пыталась подобрать слова. Отчасти потому, конечно, что я была поражена тем, что мы с Мэйзи увидели в Мортмэйне, чему мы стали свидетелями, — как будто мои глаза еще не совсем привыкли к солнечному свету. Разум мой по-прежнему был поглощен ужасом и мерзостью того, что сделали дети, и я не могла полностью переключиться на Флоя.

Я была уверена, что прекрасно справилась с ситуацией, и уже приготовилась спокойно с ним попрощаться и продолжить свой путь, когда он вдруг сказал:

— Они были моими, правда ведь, Шарлотта, — Виола и Соррел?

Эти слова проткнули насквозь хрупкий панцирь, которым я пыталась закрыться от него, как и темноту Мортмэйна с его детьми. Мгновение я не знала, что ответить ему, и на миг я снова оказалась в ужасной больничной палате, и две руки, как два цветка, потянулись ко мне, будто бы я была единственным существом в их маленьком мире, кому они могли доверять…